Анти-Клифф. Против теории гос. капитализма

Работа товарища Клиффа, озаглавленная «Природа сталинистской России», на первый взгляд создает впечатление эрудиции и научного анализа. Однако, после тщательного изучения, можно заметить, что ни одна из глав не содержит ни одного разработанного тезиса. Авторский метод представляет собой серию комментариев к цитатам, и демонстрирует свою слабость тем, что выводы не вытекают из анализа. Невозможно понять, остается ли сталинистская Россия прогрессивной системой (несмотря на ее деформации), или же теперь она играет для Клиффа ту же самую реакционную роль, что и “индивидуальный” капитализм или фашизм. Эта слабость резко подчеркивается тем фактом, что отсутствуют какие-либо практические выводы. Следует ли защищать Россию, или же революционная партия должна выступать за пораженчество? Вместо того чтобы искать ответ на этот вопрос в самом  анализе, его приходится разрабатывать “апостериори”.
Несмотря на тот факт, что товарищ Клифф утверждает, будто сталинистская бюрократия – это новый класс, нигде в его работе не проводится действительный классовый анализ, и не приводятся доказательства того, как и почему такой класс есть класс капиталистов в новой форме.
И это не случайно. Это следует из данного метода. Все факты искусственно подгоняются под предвзятую концепцию государственного капитализма. Вместо того чтобы применить теоретический метод учителей марксизма к русскому обществу в процессе его движения и развития, Клифф тщательно просматривал литературу в поисках цитат и пытался спрессовать их в теорию.
Нигде в этой работе Клифф не упоминает главный марксистский критерий в анализе социальных систем: «Ведет ли новая формация к развитию производительных сил?» Теория марксизма основана на материальном развитии производительных сил как движущей силе исторического прогресса. Переход от одной системы к другой не решается субъективно, а имеет свои корни в потребностях самого производства. На этом и только на этом базисе и возводится надстройка: государство, идеология, искусство, наука. Правда, надстройка имеет важное обратное воздействие на базис и даже, как утверждал Энгельс, в определенных пределах развивает свое собственное независимое движение. Но в конечном счете развитие производительных сил является решающим.
Маркс указывал на относительную историческую оправданность капитализма. Несмотря на ужасы индустриальной революции, несмотря на рабство негров в Африке, несмотря на детский труд на фабриках, несмотря на захватнические войны на всем земном шаре – капитализм был необходимой стадией в развитии производительных сил. Маркс показал, что без рабства, не только древнего рабства, но и рабства в эпоху раннего развития капитализма, развитие современного производства было бы невозможно. Без этого материальная база  коммунизма никогда бы не была подготовлена. В работе “Нищета философии” Маркс писал:
“Непосредственное рабство – это такая же точка опоры для буржуазной индустрии, как машины, кредит и т.д. Без рабства у вас не будет хлопка, без хлопка у вас не будет современной промышленности. Именно рабство дало колониям их значимость; именно колонии создали мировую торговлю, и именно мировая торговля является предпосылкой развития крупномасштабной промышленности. Таким образом, рабство есть экономическая категория величайшего значения.
Без рабства Северная Америка, самая прогрессивная из стран, превратилась бы в патриархальную страну. Сотрите Северную Америку с карты мира и вы получите анархию – полное разложение современной коммерции и цивилизации”.
Конечно, отношение Маркса к ужасам рабства и промышленной революции хорошо известно. Было бы большим искажением позиции Маркса утверждать, что поскольку он написал вышеизложенное, то он одобрял рабство и детский труд. С таким же успехом нельзя обвинять сегодняшних марксистов в том, что поскольку они поддерживают экономическую основу СССР – государственную собственность, то они, следовательно, оправдывают ГУЛАГи и другие преступления сталинского режима.
Поддержка Марксом позиции Бисмарка  в Франко-Прусской войне была продиктована аналогичными причинами.
Несмотря на политику “крови и железа”, проводимую Бисмарком, и реакционный характер его режима, Маркс высказался в поддержку войны Пруссии против Франции, поскольку национальное объединение Германии способствовало бы развитию производительных сил. Основным критерием было развитие производительных сил. В конце концов, все остальное проистекает отсюда.
Любой анализ русского общества должен начинаться с этой основы. Поскольку Клифф допускает, что в то время как капитализм загнивает и ослабевает в мировом масштабе, но сохраняет свою прогрессивную роль в России, относительно развития производительных сил, то логически ему следовало бы сказать, что государственный капитализм является следующим шагом вперед для общества, или, по крайней мере, для отсталых стран. Напротив, он показывает, что русская буржуазия была неспособна выполнить ту роль, которую сыграла буржуазия на Западе, и поэтому произошла пролетарская революция.
Если мы имеем в России государственный капитализм (порожденный пролетарской революцией), тогда ясно, что кризис капитализма, на признании которого мы основывались в течение прошлых десятилетий, не был неразрешимым, а просто был родовыми муками новой и более высокой стадии капитализма. Цитируя Маркса – что ни одно общество не уходит со сцены, пока оно не исчерпало все свои возможности – Клифф показывает, что если его аргумент правилен, то перед нами открывается новая эпоха, эпоха государственного капитализма. Это поколебало бы всю теоретическую основу ленинско-троцкистского движения. Клифф говорит (не объясняя почему), что если мы придерживаемся теории выродившейся революции, то мы должны отказаться от теории перманентной революции. Однако он не сумел увидеть, что для того, чтобы принять теорию государственного капитализма, необходимо отказаться от теории перманентной революции, основанной на той идее, что капитализм до такой степени исчерпал себя в мировом масштабе, что неспособен даже выполнять задачи буржуазно-демократической революции в отсталых странах. Поскольку в Восточной Европе “государственные капиталисты” выполняли задачи буржуазной революции в вопросе о земле и т. д., Клифф обходит стороной этот вопрос аграрной революции, которую, как утверждает Троцкий, мог провести только пролетариат. Если “государственно-капиталистические” партии сталинистов могут выполнить эту задачу, то не только теория перманентной революции выбрасывается из окна, но и утверждается жизнеспособность нового государственного капитализма в исторической перспективе.
Если тезис товарища Клиффа о том, что в России сегодня существует государственный капитализм, правилен, тогда из него вытекает вывод, что государственный капитализм существует со времен Русской Революции, и функцией самой революции было внедрение общественной системы государственного капитализма. Потому что, несмотря на его мучительные попытки провести границу между экономическим базисом русского общества до и после 1928 года, экономический базис русского общества фактически оставался неизменен.

Неправильное использование цитат

Товарищ Клифф пытается доказать, что Троцкий склонялся к убеждению, что бюрократия является новым правящим классом. С этой целью он приводит цитаты из книги ‘”Сталин”, а затем из книги “Живые мысли Карла Маркса”.
Клифф пишет:
“Явный шаг в направлении новой оценки бюрократии как правящего класса находит выражение в последней книге Троцкого «Сталин». Он пишет:
“Сущность Термидора имела, имеет, не могла не иметь социальный характер. Она означала кристаллизацию новых привилегированных слоев, создание нового субстрата для экономически господствующего класса. Претендентов на такую роль было два: мелкая буржуазия и сама бюрократия. Они шли рука об руку для того, чтобы разбить сопротивление пролетарского авангарда. Когда эта задача была выполнена, между ними открылась неизмеримая борьба. Бюрократия испугалась своей изолированности, своего развития с пролетариатом. Одними своими силами раздавить кулака, вообще мелкую буржуазию, выросшую и продолжавшую расти на основах НЭПа, бюрократия не могла, ей необходима была помощь пролетариата. Отсюда ее напряженная попытка выдать свою борьбу с мелкой буржуазией за прибавочный продукт и за власть как борьбу пролетариата против попыток капиталистических реставраций.” (“Природа сталинистской России” Тони Клифф, июнь 1948, стр. 10)
И товарищ Клифф комментирует:
“Бюрократия, говорит Троцкий, притворяясь борющейся против реставрации капитализма, в действительности использовала пролетариат лишь для того, чтобы уничтожить кулаков для “кристаллизации нового привилегированного слоя, для создания новой прослойки для экономически господствующего класса”. Одним из претендентов на роль экономически господствующего класса, говорит он, является бюрократия. Большое внимание уделяется этой формулировке, когда мы связываем этот анализ  борьбы между бюрократией и кулаками с определением классовой борьбы, данным Троцким. Он говорит: “Классовая борьба есть не что иное, как борьба за прибавочный продукт. Тот, кто владеет прибавочным продуктом, является хозяином ситуации – владеет богатством, владеет государством, имеет ключ к Церкви, суду, науке и искусству”. (Клифф, стр. 10).
И Клифф делает вывод:
“Борьба между бюрократией и кулаками была, согласно последнему выводу Троцкого, борьбой … за прибавочный продукт”.
Для уяснения метода, которым товарищ Клифф сконструировал свой вывод, давайте исследуем эти цитаты в контексте, и мы увидим, что вывод, который вытекает из этого исследования, будет прямо противоположным тому, который делает Клифф:
“Кулак вместе с мелким торговцем, вместе с мелким промышленником стремился к полной реставрации капитализма. Этим самым открывалась непримиримая борьба за прибавочный продукт национального труда. Кто будет им распоряжаться в ближайшем будущем: новая буржуазия или советская бюрократия? Кто распоряжается прибавочным продуктом, тот и распоряжается государственной властью. Таким образом, между мелкой буржуазией, которая помогла бюрократии раздавить сопротивление рабочих масс и выражавшей их взгляд левой оппозиции, и между бюрократией, которая помогла мелкой буржуазии подняться над массами деревни, открылась прямая борьба за власть и доходы.
Совершенно очевидно, что бюрократия не для того разгромила пролетарский авангард, порвала сети международной революции и провозгласила философию неравенства, чтоб капитулировать перед буржуазией и превратиться в ее слугу или просто быть отброшенной от государственного кормила”. (Л. Троцкий,  “Сталин”,  Харпер, Лондон, 1941, стр. 391.) Подчеркнуто нами.
Клифф заставляет Троцкого выглядеть довольно глупо, показывая, что он якобы противоречит сам себе, помещая рядом эти две цитаты, и делая отсюда вывод, что Троцкий изменил свою позицию о классовом характере бюрократии. Несколькими страницами дальше Троцкий объясняет свою идею, он показывает органическую тенденцию разложения капитализма повсеместно. Только на этой основе и могли сохраниться национализированные производительные силы в России. Вся тенденция экономики за последние 50 лет в мировом масштабе была направлена на огосударствление производительных сил. Сами капиталисты частично были вынуждены признать производительные силы как социальные (Энгельс). Фактически это ключ к пониманию того, почему Россия выжила в войне. Дезориентация марксистской мысли, выраженная в документе Клиффа, в значительной степени обусловлена неудачей оценить скрытый смысл и сложность этой тенденции. В своей книге о Сталине Троцкий рассматривает теоретическую возможность правления бюрократии в течение нескольких десятилетий.
Через несколько страниц после цитат, приведенных Клиффом, Троцкий пишет:
“Контрреволюция начинается, когда клубок прогрессивных социальных завоеваний начинает разворачиваться. Этому разворачиванию, кажется, не видно конца. Однако некоторая, часть завоеваний революции всегда сохраняется. Таким образом, несмотря на чудовищные бюрократические извращения, классовый базис СССР остается пролетарским. В чем состояла историческая миссия советского термидора? На этот вопрос ответить гораздо труднее, ибо процессы не завершены и будущее Европы и мира в течение ближайших десятилетий остается нерешенным. Русский термидор открыл бы, несомненно, эру буржуазного господства, если бы это господство не оказалось пережившим себя во всем мире. Во всяком случае, борьба против равенства, установление глубочайших социальных различий, чрезвычайно обесценивает сознание масс, национализацию средств производства и земли, основные социалистические завоевания революции….” (“Сталин”, стр. 405)..
Мы считаем, что это достаточно ясно демонстрирует, что Клифф вырвал цитату из книги “Сталин” Троцкого из контекста и прочел в ней нечто такое, чего там не было. В своей последней работе, как и во всех других по русскому вопросу, Троцкий имел постоянную позицию в своей характеристике Советского Союза. Ни из одной его работы нельзя сделать вывод, что он изменил свою фундаментальную позицию.

Возможна ли борьба между двумя частями одного и того же класса? Французская революция – русская революция.

Чтобы понять Русскую Революцию, мы можем взять за аналогию Французскую Революцию, которая удивительно похожа на нее по своему характеру, хотя очевидно имеет совершенно иную классовую основу. Как известно, революция 1789 года во Франции установила власть буржуазии. Маркс объясняет прогрессивную роль революционных якобинцев: эта революционная диктатура санкюлотов пошла дальше буржуазного режима, поскольку вымела весь феодальный мусор и сделала за несколько месяцев то, на что буржуазии понадобились бы десятилетия. За этим последовала термидорианская реакция и бонапартистская контрреволюция.
Все, кто сравнивал бонапартистскую контрреволюцию с революцией – по крайней мере в области надстройки – обнаруживал там такое же большое различие, как и между режимом Ленина и Троцкого в России и режимом Сталина в последние годы. Для поверхностных наблюдателей разница между этими двумя режимами была принципиальной. Действительно, что касается надстройки, разница была вопиющей. Наполеон вновь ввел многие ордена, звания и отличия, близкие к временам феодализма: он восстановил церковь, он даже короновал себя императором. Однако, несмотря на эти факты контрреволюции, тем не менее, речь не может идти о восстановлении старого режима. Это была контрреволюция на основе новой формы собственности, введенной буржуазной революцией. Буржуазные формы собственности или отношения собственности оставались основой экономики при бонапартизме.
Когда мы изучаем дальнейшую историю Франции, мы видим разнообразие форм правления, надстройки, развившихся в ходе классовой борьбы. Реставрация монархии после поражения Наполеона, революции 1830 и 1848 годов – что было здесь основой классовой борьбы? Это была борьба за распределение прибавочного продукта между фракциями правящего класса, но после всех этих революций экономический базис оставался буржуазным.
Последующая история Франции увидела диктатуру Луи Бонапарта, реставрацию буржуазной демократии и республики, и в недавние дни режим Петэна. При всех этих режимах существовали различия в распределении национального дохода между классами и между различными слоями самого правящего класса. Однако мы называем все эти режимы буржуазными. Почему? Только из-за формы собственности.
Учитывая отсталость Советского Союза, которая очень хорошо объясняется Клиффом, и изолированность революции, почему бы подобный процесс и не мог происходить? Фактически он имел место. Давайте вернемся к книге Троцкого “Сталин”. Старик высказался очень ясно. После цитаты, где Троцкий показывает, что сущность Термидора не могла быть по своему характеру иной, чем надстроечной, и была борьбой за прибавочный продукт, он продолжал объяснять, что он имел в виду. Давайте продолжим там, где остановился Клифф:
“Здесь аналогия с французским термидором прекращается, ибо вступают в силу новые социальные основы Советского Союза. Охранить национализацию средств производства и земли, есть для бюрократии закон жизни и смерти, ибо это социальные источники ее господствующей роли. В этом относительно прогрессивная роль, которую она выполняет в своей варварской, группированной, конвульсивной борьбе против кулака. Провести эту борьбу и довести ее до конца, бюрократия могла только при поддержке пролетариата. Лучшим доказательством того, что она добилась этой поддержки, явились повальные капитуляции представителей левой оппозиции. Борьба с кулаком, борьба с правым крылом, борьба с оппортунизмом – официальные лозунги тогдашнего периода – казались рабочим и многим представителям левой оппозиции, как возрождение Диктатуры Пролетариата и Социалистической Революции. Мы тогда же предупреждали: вопрос идет не только о том, что делается, но и о том кто делает. При наличии советской демократии, т. е. самоуправления трудящихся, борьба с кулаком никогда не приняла б столь конвульсивных, панических и зверских форм и привела бы к общему подъему хозяйственного и культурного уровня масс на основе индустриализации. Борьба бюрократии с кулаком означала их единоборство на спине трудящихся и так как каждый из противников не доверял массам, боялся масс, то борьба приняла крайне конвульсивный кровавый характер. Благодаря поддержке пролетариата, она закончилась победой бюрократии, но ни в каком случае не повышением удельного веса пролетариата в политической жизни страны” (“Сталин”, стр. 408, подчеркнуто нами).
Когда Троцкий говорит здесь о создании нового слоя экономически господствующего класса, то он отчетливо имеет в виду пролетариат, который господствует через форму собственности.
Клифф говорит: “Одним из претендентов на роль экономически господствующего класса, говорит он, является буржуазия. Большое внимание уделяется этой формулировке.» Здесь мы видим опасность метода работы на основе предвзятых идей и попытки выбирать те цитаты, которые подходят к этим идеям.
В той же главе Троцкий показывает сходство и отличия от Французской революции, и почему реакция приняла во Франции иную форму по сравнению с Россией:
“Привилегии бюрократии имеют другой источник происхождения. Бюрократия взяла себе ту часть национального дохода, которую она могла захватить либо силой, либо властью, либо прямым, вмешательством в экономические отношения. В вопросе о национальном прибавочном продукте бюрократия и мелкая буржуазия из союзников быстро стали врагами. Контроль за прибавочным продуктом открыл для Бюрократии путь к власти”. (“Сталин”. стр. 40).
Идея Троцкого достаточно ясна. Борьба за прибавочный продукт может проводиться не только между разными классами, но и между различными слоями и различными группировками, представляющими один класс.

Действует ли в русской экономике закон стоимости?

Вся глава работы Клиффа, посвященная закону стоимости, является ошибочной с марксистской точки зрения. В крайне запутанной и странной форме он утверждает, что закон стоимости не действует в русской экономике и применим только в ее связи с мировым капитализмом. Он находит основу закона стоимости не в русском обществе, а в мировом капиталистическом окружении.
“Теперь давайте выясним, какое значение имеют внутренние отношения в России, если абстрагироваться от влияния мировой экономики. Это абстрагирование решило один фундаментальный вопрос: то, что источник действия закона стоимости нельзя найти во внутренних отношениях внутри самой русской экономики. Другими словами, оно приблизило нас к решению вопроса о том, подчиняется ли русская экономика закону стоимости, показав нам, где не нужно искать его источник”. (Клифф, стр. 98. Подчеркнуто в оригинале).
Согласно марксистской теории, закон стоимости проявляется в обмене. И это справедливо для всех форм общества. Например, разрушение первобытного коммунизма шло через обмен и бартер между различными примитивными общинами. Это привело к развитию частной собственности. В рабовладельческом обществе, тем же способом, продукция рабов становилась товаром, когда она вовлекалась в обмен. В ходе этого развития появился “товар товаров” – деньги. Таким образом, продукт поработил производителя и в конце противоречие, вызванное денежной экономикой, привело к разрушению старого рабовладельческого общества. При феодализме производимый экономически независимыми помещиками и баронами в их “натуральной экономике” прибавочный продукт через обмен становился товаром, и фактически, был начальной точкой капиталистического развития, ведя к возникновению торгового капитала.
Следовательно, если бы закон стоимости проявлялся в обмене только между Россией и внешним миром, это означало бы, что русский прибавочный продукт обменивался на основе закона стоимости. Какие последствия имело бы это для внутренней экономики – это уже другой вопрос, который нужно было бы разработать.
Однако, из-за незначительной степени участия Советского Союза в мировом рынке в сравнении с общим производством России, Клифф неизбежно понимает слабость этого пункта. Таким образом, как ни странно, Клифф находит, что закон стоимости проявляется не в обмене, а в конкуренции. Даже это было бы неплохо, если бы он утверждал, что это была конкуренция на мировом рынке по классическим законам рыночной экономики. Но он не может этого утверждать, т. к. это расходится с фактами. Поэтому он вводит новое понятие, он находит свою “конкуренцию” и свой “закон стоимости” в производстве оружия!
Давление мирового капитализма заставляет Россию отдавать огромную часть национального дохода на производство оружия и оборону, создавать небывалые в истории капиталовложения в оборонную промышленность. Здесь Клифф находит свой закон стоимости. Закон стоимости проявляется в конкуренции в области вооружения между двумя общественными системами! Это можно описать как вклад в теорию бюрократического коллективизма Шахтмана. Если эта теория верна, то мы, следовательно, имеем дело с совершенно новым типом экономики, никогда не виданной прежде в истории и не предвиденной  марксистами.
Здесь мы снова хотели бы отметить опасности неразборчивого использования цитат и смешивания идей для обоснования “тезиса”. В действительности, эта работа не является исследованием государственного капитализма; это гибрид бюрократического коллективизма и государственного капитализма. Если этот раздел работы Клиффа вообще имеет какой-то смысл, то он ведет прямо к бюрократическому коллективизму Шахтмана.
Эта идея частично заимствована у Гильфердинга (Рудольф Гильфердинг был вождем Германской социал-демократии – прим. автора), который постоянно утверждал, что в России и в нацистской Германии закон стоимости не работает, и что это совершенно новые общественные формации. Она базируется также на неправильном понимании некоторых отрывков из книги Бухарина “Империализм и Мировая экономика”, где он аргументирует на основе “государственного капитализма” – органического союза трестов с финансовым капиталом – и в которой он, вместе с Лениным блестяще предсказал форму диктатуры, которая позднее реализовалась в Итальянском фашизме и нацизме. Не государственная собственность на средства производства, а слияние финансового капитала с государством. Фактически Бухарин выбрал в качестве одного из своих классических примеров такое государство… как США.
Аргумент о вооружении имеет налет мистической, а не экономической категории. В лучшем случае, если бы мы даже приняли его как правильный, он бы только объяснил, почему Россия производит оружие, а не то, как или на какой экономической основе производится это оружие. Даже если бы Россия была здоровым рабочим государством, то в империалистическом окружении существовала бы абсолютная необходимость производить оружие и соревноваться в этом с соперником – капиталистической системой. Однако этот аргумент о вооружении является совершенно ложным. Большая часть производства в России является производством не оружия, а средств производства. Опять-таки, это могло объяснить, почему бюрократия старается накапливать средства производства с фантастической скоростью, но это ничего не объясняет в экономической системе самого производства. Вполне вероятно, что в здоровом рабочем государстве накопление оружия имело бы меньшие размеры по социальным причинам (интернационалистическая и революционная политика по отношению к рабочим в других странах), но тем не менее оно имело бы место под давлением мирового империализма. Более быстрый или более медленный темп развития средств производства не обязательно говорит нам о методе, которым они производятся.
Клифф говорит, что бюрократия развивает средства производства под давлением мирового империализма. Хорошо. Но все это снова говорит нам о том, почему эти шаги являются столь быстрыми. С точки зрения даже классической буржуазной политэкономии аргумент Клиффа является чистейшей уверткой. Он просто утверждает то, что должно быть доказано. Не без оснований Троцкий пишет в книге “Преданная революция”, что весь прогрессивный смысл деятельности сталинистской бюрократии и ее предыдущей работы состоял в подъеме производительности труда и в обороне страны.
Мы видели, что если закон стоимости применим только из-за существования капитализма в мировой экономике, то тогда он был бы применим только к тем продуктам, которые подлежат обмену на мировом рынке. Однако Клифф выдвигает два противоречащих друг другу тезиса относительно русской экономики. С одной стороны он говорит:
“Это не означает, что система цен в России является произвольной, в зависимости от прихоти бюрократии. Основой цены здесь также является стоимость производства. Если цена может использоваться как приводной ремень, посредством которого бюрократия управляет производством в целом, то она должна служить своей цели, и как можно точнее отражать реальную стоимость, т.е. общественно необходимый труд, включенный в различные продукты… “(Клифф, стр. 94 – подчеркнуто нами).
Двумя страницами далее Клифф описывает как центральный пункт то, что он намеревается доказать:
“… что в экономических отношениях внутри самой России нельзя найти в действии автономно экономической деятельности, источник закона стоимости”. (Клифф, стр. 96. Подчеркнуто в оригинале),
В первой цитате Клифф точно показывает тот путь, которым проявляет себя закон стоимости внутри русского общества. Даже если абстрагироваться от мирового рынка, оставляя в стороне взаимодействующий эффект, который он несомненно имеет – когда Клифф говорит, что «реальная стоимость, т.е. общественно необходимый труд, заключенный в различные продукты», должна отражать реальные цены, он говорит, что один и тот же закон действует как в русском, так и в капиталистическом обществе. Различие состоит в том, что в капиталистическом обществе он проявляется вслепую, по законам рынка, а в России важную роль играет сознательная деятельность. В этой связи вторая цитата решительно разбивает аргумент Клиффа, что именно капитализм, существующий в России в данных условиях повинен в том, что закон стоимости не действует вслепую, а сознательно управляется. В капиталистическом обществе закон стоимости, как он говорит, проявляется через ‘”автономию экономической деятельности”, т. е. господствующей силой является рынок. Первая цитата явно показывает, что рынок – и в этом вся суть – находится внутри данных границ, контролируемых сознательно и, следовательно, не является капитализмом в понимании марксистов.
Ранее Клифф говорил, что закон стоимости не действует в России. Здесь же он показывает, как именно он действует: не по принципам классического капитализма, а по принципам переходного общества между капитализмом и социализмом.
Следовательно, мы видим, что Клифф заявляет, что Россия – это капиталистическое общество, однако он находит источник основного закона капиталистического производства за пределами России. В любом капиталистическом обществе, в котором резервный фонд находится в руках класса капиталистов, как объяснял Энгельс:
“… если это производство и резервный фонд фактически находится в руках класса капиталистов, если оно возникло фактически через накопление прибыли, тогда оно неизбежно состоит из накопленного излишку продукта труда, переданного классу капиталистов классом трудящихся, сверх суммы зарплаты, выплаченной классу трудящихся классом капиталистов. В этом случае, однако, не зарплата определяет стоимость, а количество труда: в этом случае класс трудящихся передает классу капиталистов в виде продуктов труда большее количество стоимости, чем он получает его в форме зарплаты; и тогда право на капитал подобно всем другим формам присвоения без оплаты продукта труда объясняется как простая часть прибавочной стоимости, открытой Марксом. (“Анти-Дюринг”, издательство Прогресс, Москва 1969, стр. 233).
Это свидетельствует о том, что там, где есть оплачиваемый труд, где происходит накопление капитала, закон стоимости должен работать, независимо от того, в какой бы сложной форме он не проявлялся. Далее Энгельс объясняет в ответ на теорию Дюринга о пяти видах стоимости и “природной  естественной стоимости продукции”, что в “Капитале” Маркс рассматривает стоимость товаров и что во всем разделе “Капитала”, посвященном проблеме стоимости, нет даже ни малейшего намека на то, считает ли Марке теорию стоимости товаров применимой к другим формам общества, и если да, то до какой степени.” В этом смысле ясно, что в переходном обществе также: “Сама стоимость есть ничто иное, как выражение общественно необходимого труда, материализованного в предмете”. Здесь необходимо только спросить: «что определяет стоимость машин, потребительских товаров и т.д. производимых в России? Является, ли она произвольной? Что определяет расчеты, бюрократии? Что измеряют они в цене? Что определяет зарплату? Является ли зарплата оплатой труда? Что определяет “деньги”? Что определяет прибыль предприятий? Есть ли здесь капитал? Устранено ли разделение труда?»
Клифф дает два противоречивых ответа на эти вопросы. С одной стороны, он согласен с тем, что все расчеты и движение русского общества развиваются по закону стоимости. С другой стороны, он считает, что закон стоимости работает только в результате давления со стороны внешнего мира, хотя не объясняет сколько-нибудь серьезно, как это происходит.

Роль денег в России

Удивительно, что сам Клифф подчеркивает, что бюрократия не определяет и не может определять цены произвольно, что она также не определяет и не может определить произвольно количество денег в обращении. И это было в каждом обществе, где деньги, (вспомним – товар товаров) играли какую-то роль. Энгельс, рассматривая эту проблему, спрашивал Дюринга:
“Если меч (неважно, кто им размахивает – бюрократ, капиталист или правительство) имеет магическую экономическую власть, приписываемую ему Господином Дюрингом, почему ни одно правительство не сумело добиться успеха в том, чтобы сообщить плохим деньгам “распределительную стоимость” хороших денег или приобрести “распределительную стоимость золота”? (Анти-Дюринг, стр. 228).
В книге “Преданная революция”, Троцкий очень хорошо объясняет эту проблему. Он показывает, что экономические категории, присущие капитализму, все еще сохраняются в переходном обществе между капитализмом и коммунизмом (диктатуре пролетариата). Вот ключ: законы остаются, но модифицируются. Некоторые законы капитализма работают, другие же аннулируются. Например, Троцкий утверждает:
“Роль денег в советском хозяйстве не только не закончена, но, как уже сказано, только должна еще развернуться до конца. Переходная между капитализмом и социализмом эпоха, взятая в целом, означает не сокращение товарного оборота, а, наоборот, чрезвычайное его расширение. Все отрасли промышленности преобразуются и растут, постоянно возникают новые, и все вынуждены, количественно и качественно, определять свое отношение друг к другу. Одновременная ликвидация потребительского крестьянского хозяйства и замкнутого семейного уклада означает перевод на язык общественного оборота и тем самым денежного обращения всей той трудовой энергии, которая расходовалась раньше в пределах крестьянского двора или в стенах частного жилья. Все продукты и услуги начинают впервые в истории обмениваться друг на друга. (“Преданная революция” Н. Йорк, 1972, стр. 67, подчеркнуто нами).
Где ключ к этой загадке? Его можно найти только в том факте, что здесь мы имеем переходное общество. Государство может теперь регулировать, но не произвольно, только в пределах границ закона стоимости. Любая попытка нарушить эти строгие границы и выйти за их пределы, установленные развитием самих производительных сил, немедленно приводит к новому утверждению доминанты производства над производителем.
Именно это пришлось открыть Сталину в вопросе о цене и деньгах, когда русская экономика была поражена кризисом инфляции, который полностью изменил и разрушил план. Закон стоимости не отменяется, а модифицируется. Именно это и имел в виду Троцкий, когда писал:
“Национализация средств производства и кредита, кооперирование или огосударствление внутренней торговли, монополия внешней торговли, коллективизация сельского хозяйства, законодательство о наследовании полагают узкие пределы личному накоплению денег и затрудняют превращение их в частный капитал (ростовщический, купеческий и промышленный). Эта связанная с эксплуатацией функция денег не ликвидируется, однако, с начала пролетарской революции, а в преобразованном виде переносится на государство, универсального купца, кредитора и промышленника. Одновременно с этим более элементарные функции денег, как мерила стоимости, средства обращения и платежного средства, не только сохраняются, но получают такое широкое поле действия, какого они не имели и при капитализме. («Преданная революция» стр. 66, подчеркнуто в оригинале).
Нужно только поставить проблему подобным образом, чтобы увидеть, что экономический анализ должен привести к выводу, что мы здесь имеем переходное общество, в котором работают некоторые законы, присущие социализму и некоторые, свойственные капитализму. Это, в конце концов, смысл переходности.
Хотя Клифф не признает этого, фактически он допускает это, поскольку, когда он говорит, что бюрократия может сознательно регулировать (хотя и в определенных границах) степень капиталовложений, пропорции между средствами производства, и средствами потребления, цену статей потребления и т.д., он доказывает, что некоторые из основных законов капитализма не работают.
Имеет ли место в России превращение денег в капитал? Полемизируя со Сталиным, Троцкий отвечает на этот вопрос, показывая, что капиталовложения делаются на основе плана, однако эти капиталовложения представляют собой прибавочную стоимость, создаваемую рабочими. Здесь Троцкий показывает основную ошибку в идее Сталина, что государство могло решать и регулировать не считаясь с экономикой. Мы могли бы добавить, что Сталин никогда не отрицал, что в России существовало товарное производство.
Несмотря на тот факт, что в России был только один “наниматель”, государство, тем не менее, покупает рабочую силу. Правда, что из-за полной занятости, которая обычно ставит продавца рабочей силы в сильную позицию, государство ввело различные ограничения на свободную продажу рабочей силы, так же как и в период полной занятости при фашизме. Или даже в Лейбористской Британии, где существует та же самая ситуация, с помощью регулирований и проектов наниматели заставляют государство вмешаться чтобы устранить выгоды, возникающие из этой ситуации для продажи рабочей силы. Но только тот, кто пользуется абстракциями, мог утверждать, что это отрицает рабочую силу.
Правда, что в классической капиталистической экономике имела место свободная продажа рабочей силы. Однако, в самом “Капитале” Маркса был целый раздел, посвященный показу жестоких законов, которые были введены против нарождающегося пролетариата после того как Черная Смерть в Англии так уменьшила население, что пролетарии оказались в благоприятном положении для того, чтобы требовать повышения заработной платы. Означает ли это, что основные марксистские законы не действуют? Наоборот, Маркс имел дело с «чистым» капитализмом, который никогда не существовал, и из которого он извлекал основные законы. Изменение того или иного элемента не вызывает изменения основных законов. Вот почему нацистская Германия, несмотря на многие извращения и отклонения от нормы  оставалась в основном системой капиталистической экономики, потому что в экономике господствовало производство на основе частной собственности.
Стоит только сравнить порабощенного труженика в Сибири с пролетариатом в крупных русских городах, чтобы увидеть разницу. Первый – это раб на основе рабского труда, второй – это раб, получающий зарплату. Один продает свою рабочую силу, другой просто является чистым инструментом самого труда. Это фундаментальное различие.
Отнюдь не случайно, что “деньги”, используемые государством, должны обязательно иметь ту же основу, что и деньги в капиталистическом обществе. Не случайно, как объяснял Троцкий, единственные реальные деньги в России (или в любой переходной экономике – даже в идеальном рабочем государстве) должны основываться на золоте. Недавняя девальвация рубля в России сама по себе была прекрасным подтверждение того факта, что закон денежного обращения, а следовательно, и товарного обращения, сохраняет свою силу в России. В переходной экономике экономические категории денег, стоимости, прибавочной стоимости и т.д. должны непременно продолжаться,  как элементы старого общества внутри нового общества.
Клифф утверждает, что “самым важным источником государственного дохода является налог с оборота, который является косвенным налогом”. Он приводит интересный материал, показывающий огромное бремя, которое этот налог с оборота накладывает на массы.
Однако, налог с оборота, на который он ссылается в связи с эксплуатацией масс, косвенным образом доказывает, что закон стоимости  действует в русском обществе. Клифф показывает, как действует в России налог с оборота. Но он не видит, что этот налог должен быть основан на чем-то: чем еще может быть это, как не стоимостью продукта, общественно необходимого труда, содержащегося в нем?
Энгельс высмеял налог меча Дюринга, из которого создается прибавочный продукт, когда он сказал:
«Или, с другой стороны, якобы полученные дополнительные налоги представляют собою реальную величину стоимости, а именно эту, которая создается трудящимся, создающим стоимость классом, но присеваемую классом капиталистов, а тогда эта величина стоимости состоит просто из неоплаченного труда; в этом случае, несмотря на человека с мечом в руке, несмотря на мнимые дополнительные налоги мы снова приходим к марксистской теории прибавочной стоимости”» («Анти-Дюринг», стр. 226).
Налог с оборота в России и другие манипуляции бюрократии никоим образом не делают недействительным закон стоимости. Какова сущность закона стоимости? Она состоит в том, что стоимость продукта определяется средним количеством социально необходимого рабочего времени. Это должно быть отправной точкой. Она неизбежно проявляется через обмен. Маркс посвятил большую часть первого тома своего “Капитала”   объяснению исторического развития товарной формы от случайного обмена между дикарями через ее преобразования до товарного производства в его совершенной форме – капиталистическому производству.
Даже в классической капиталистической экономике закон стоимости не выявляется напрямую. Как известно, товары продаются выше или ниже своей стоимости. Лишь случайно товар продается за свою фактическую стоимость. В третьем томе “Капитала” Маркс объясняет цену производства товаров: т.е. что капиталист получает только стоимость продукции плюс среднюю прибыль. Таким образом, одни капиталисты получают выше фактической стоимости, другие – ниже. Вследствие различного органического состава различных капиталов только в этой сложной форме и проявляется закон стоимости. Это достигается, конечно, через конкуренцию. Монополии – это просто более сложное развитие закона стоимости в обществе. Вследствие контролирующего положения, удерживаемого некоторыми монополиями, они могут установить цену выше стоимости товаров, но лишь в том случае, если другие товары продаются ниже их стоимости. Общая стоимость товаров, производимых обществом, остается таким образом той же самой.

Существовала ли прибавочная стоимость до 1928 года? Произвольная периодизация Клиффа.

В этой связи Клифф отнюдь не последователен. Шахтман, в его стремлении отрицать, что Россия – это переходное общество, в котором продолжают действовать капиталистические законы, так же как и законы будущего общества, по крайней мере остается последовательным. Он говорит, что закон стоимости не действует, следовательно, не действуют и все законы, проистекающие из него. Производится не прибавочная стоимость, а прибавочный продукт; рабочие не продают рабочую силу, поскольку они являются рабами и т, д. Клифф, однако, допускает, что при продолжении развития товарного производства рабочая сила и прибавочная стоимость остаются. Однако, поскольку эти марксистские категории признаются действующими в русском обществе, то ясно, что закон стоимости должен действовать внутри его, или же вся позиция становится бессмысленной.
Все противоречие – противоречие внутри самого общества, а не привнесенное произвольно – находится в самом понятии диктатуры пролетариата. Если рассматривать проблему абстрактно, то можно заметить, что это противоречивое явление: уничтожение капитализма при сохранении классов. Пролетариат не исчезает. Он поднимается до положения правящего класса и уничтожает класс капиталистов. Однако в промежуточный период он остается рабочим классом. Поэтому, прибавочный продукт производится в форме прибавочной стоимости. Это имеет местом сегодня так же, как было при Ленине и при Троцком. Мы должны только поставить следующую проблему: чем была производимая прибавочная стоимость, когда Россия все еще была рабочим государством – хотя и с бюрократической деформацией? Что это был за процесс, посредством которого прибавочный продукт до 1928 года загадочным образом стал прибавочной стоимостью после 1928 года? Что это был за странный, необъяснимый процесс? Здесь мы хотели бы задать вопрос: имело ли существование капитализма за пределами России до 1928 года аналогичное воздействие на экономику России? Конечно, имело. Фактически, гораздо большее воздействие из-за, слабости русской экономики. Почему же тогда в России не было капитализма?
Или далее: оставим в стороне период 1917-1923 гг. – какова была ситуация с 1923 до 1928 гг., когда происходила консолидация сталинистской бюрократии? Тогда в экономике страны было гораздо больше фактических отдельных капиталистических элементов, чем сегодня. Давление мирового капитализма с экономической точки зрения было неоспоримо гораздо большим. Просто поставить эту проблему – значит продемонстрировать произвольный метод.
Злоупотребление властью, а также законное и незаконное использование прибавочной стоимости бюрократией неизбежно происходило даже на ранних стадиях бюрократического управления. Товарищу Клиффу пришлось построить безжизненную схему, не имеющую никакого отношения к реальности, для того чтобы создать различие между этими двумя периодами: период, когда, бюрократия представляла собою дегенеративное рабочее государство, и период, когда бюрократия стала классом капиталистов. Что же составляет различие, согласно Клиффу? Каким бы невероятным это ни показалось, бюрократия действительно заработала свой доход и только начиная с 1928 года она стала пользоваться прибавочной стоимостью. Клифф пишет:
«Статистика, которую мы имеем в нашем распоряжении, убедительно показывает, что хотя бюрократия имела привилегированное положение в период, предшествующее пятилетнему плану, ни в коем случае нельзя сказать, что она, получила прибавочную стоимость от труда других. Так же решительно можно сказать, что с введением пятилетних планов, доход бюрократии в большой степени состоял из прибавочною стоимости. (стр. 45)
Это отличается от анализа, сделанного не только Троцким, но и другими марксистами того времени по этой проблеме. Прежде всего, даже в самой идеальном рабочем государстве в переходный период неизбежно будет определенное потребление прибавочной стоимости специалистами и бюрократией. В противном случае мы имели бы немедленное введение коммунизма, без каких-либо неравенств или продолжения разделения между умственным и физическим трудом. Здесь необходимо только сослаться на Левую Оппозицию по этой самой проблеме. Уже в 1927 году Левая Оппозиция сообщила об огромной части прибавочной стоимости, которой пользуется бюрократический аппарат. Они протестовали против того, что “разбухший и привилегированный аппарат присваивает очень большую часть прибавочной стоимости”. (Смотри «Преданная революция» стр.141).
Ясно, что начиная с 1920 года бюрократия потребляла значительную часть прибавочной стоимости, законно и незаконно. Как объяснял Маркс в любом случае, в государстве рабочих в переходный период прибавочная стоимость будет использоваться для быстрого создания промышленности и тем самым подготовлять путь для возможно скорейшего перехода к равенству и затем к полному коммунизму.
О чем еще говорил Ленин в 1920 и 1921 годах, когда он отмечал тот шаг назад, который должны были сделать большевики, когда, они платили специалистам по буржуазным стандартам и старым “буржуазным способом”?

Экономика переходного периода от капитализма к социализму

Самым важным во всех тенденциях, которые пытаются пересмотреть позицию Троцкого по русскому вопросу, является то, что они всегда имеют дело с этой проблемой абстрактно и никогда конкретно не объясняют законы переходного общества между капитализмом и социализмом и то, как такое общество будет работать. Это не случайно. Конкретное рассмотрение подтолкнуло бы их к выводу, что фундаментальная экономика в России та же самая, что и при Ленине, и что она не могла быть иной.
Зародыш капиталистического способа производства, начавшегося при феодализме через развитие товарного производства, заключается в функции независимых ремесленников и купцов. Когда OH достигает определенной стадии, мы имеем капиталистические отношения с феодальной надстройкой. Они взрываются революцией, и возможности, скрытые в капиталистическом производстве, имеют тогда свободную возможность для процветания, не сдерживаемую феодальными ограничениями.
Вся сущность революции (капиталистической и пролетарской) состоит в том факте, что старые отношения и старые формы не соответствуют новому созревшему методу или способу производства.
Для того чтобы освободиться от этих ограничений, производительные силы должны быть организованы на иной основе, и вся человеческая история и историческое движение состоит в развитии этого антагонизма на его различных стадиях в различных обществах.
Однако буржуазная революция не разрушает феодализм немедленно одним ударом. Мощные феодальные элементы еще остаются, и до сих пор остатки феодализма существуют даже в самых высокоразвитых капиталистических странах.
Можно говорить о феодальном способе производства в смысле надстройки, несмотря на капиталистический базис, который образовался под нею. Или даже можно говорить об феодальном способе производства, где можно было едва различить зародыши капитализма и возможность развития капитализма.
Основной ошибкой теории “государственного капитализма” и ее абстракций, относящихся к переходному периоду, заключается в невозможности различить способ производства и способ присвоения. В каждом классовом обществе существует эксплуатация и прибавочный продукт, который используется классом эксплуататоров. Но само по себе это ничего не говорит нам о способе производства.
Например, способ производства при капитализме является общественным, в отличие от индивидуальной формы присвоения. Как писал Энгельс:
“Разделение между средствами производства, сконцентрированными в руках капиталистов с одной стороны и производителями, не имеющими сейчас ничего, кроме своей рабочей силы, с другой стороны, было закончено. Противоречие между общественным производством и капиталистических (читай: индивидуальным или частным, как уже объяснял Энгельс) присвоением проявлялось как антагонизм между пролетариатом и буржуазией”. (Анти-Дюринг, стр. 321).
Переходная экономика, которая, как подчеркивал Ленин, может и будет очень сильно изменяться в различных странах в различные времена и даже в одной стране в различные времена,  также имеет общественный способ производства, но с государственным присвоением, а не индивидуальным как при капитализме. Это форма, которая объединяет как социалистические, так и капиталистические черты.
При капитализме, системе идеального товарного производства, продукт полностью господствует над производителем. Это проистекает из формы присвоения и противоречия между формой присвоения и способом производства; оба фактора проистекает из частной собственности на средства производства. Когда ее место занимает государственная собственность, независимо от того, какой может оказаться возникшая в результате система, она не может быть капитализмом, поскольку это основное противоречие устраняется. Анархический характер общественного производства с частным присвоением исчезает.
При социализме также будет общественный способ производства, но будет и общественный способ распределения. Впервые производство и распределение будут находиться в гармонии.
Следовательно, просто отметить капиталистические черты в сегодняшней России (оплачиваемый зарплатой труд, товарное производство и то, что бюрократия потребляет огромную часть прибавочной стоимости) недостаточно, чтобы рассказать нам о природе общественной системы. Здесь так же необходим всесторонний взгляд. Общественные отношения в Советском Союзе можно понять только учитывая всеобщность этих отношений. С самого начала революции различные сектантские школы создавали самые бесплодные идеи в результате своей неспособности сделать такой анализ. Ленин подытожил эту проблему следующим образом:
«Но что означает слово «переход»? Означает ли оно в приложении к экономике, что современный порядок содержит элементы, частицы, фрагменты и капитализма и социализма? Каждый ответит на это утвердительно, но не каждый даст себе труд задуматься над точной природой элементов составляющих различные социально-экономические формы, существующие в России в настоящее время. Это и является сутью вопроса». (О  левом ребячестве и мелкобуржуазности. Избранные произведения том 27, стр. 335).
Выделение одной стороны должно привести к ошибке. Что является загадочным в русском феномене, так это именно противоречивый характер экономики. Он далее углублялся отсталостью и изоляцией Советского Союза. Кульминации он достиг в тоталитарном сталинском режиме и привел к выходу на передний план самих плохих черт капитализма – отношений между управляющими и рабочими, сдельной работой и т.д. Вместо анализа этих противоречий товарищ Клифф предпочитает, насколько это возможно, попытаться подогнать их под образцы «нормальных» законов капиталистического производства.
Кроме того, тенденция производительных сил при капитализме стать не только централизованными, но даже и в некоторой мере огосударствленными, может привести к неправильному выводу. Чтобы доказать, что “государственный капитализм” в России в конце концов является тем же, что и индивидуальный капитализм с теми же самыми законами, Клифф приводит следующий отрывок из «Анти-Дюринга».
“Чем больше производительных сил оно (т.е. государство) берет на себя, тем больше оно становится реальным коллективным органом всех капиталистов, тем больше граждан оно эксплуатирует. Рабочие остаются людьми, работающими за зарплату, пролетариями. Капиталистические отношения но ликвидируются, они скорее доводятся до крайности.  Но эта крайность изменяется в свою противоположность. Государственная собственность на производительные силы не является решением конфликта, а содержит в себе формальные средства, ключ к решению. («Анти-Дюринг», cтp. 330)
Фактически, Энгельс утверждает прямо противоположное. Давайте еще раз проанализируем эти отрывки и увидим, как мы делаем различные выводы:
«Если кризис выявил неспособность буржуазии контролировать далее современные производительные силы, конверсию крупных организаций, то перепроизводство и объединение в компании с совместным капиталом, а так же государственная собственность показывает, что для этой цели можно обойтись без буржуазии. Все социальные функции капиталистов теперь выполнятся оплачиваемыми служащими. Капиталист больше не имеет никакой общественной деятельности, кроме прикарманивания доходов, стрижки купонов и игры на бирже, где различные капиталисты вымогают капитал друг у друга. Точно так же как сначала капиталистический способ производства вытеснил рабочих, так теперь он вытеснил капиталистов, переведя их, как он сделал это с рабочими, в избыточное население, даже если в первом случае не в промышленную резервную армию.
Однако, ни конверсия в компании с объединенным капиталом ни в государственную собственность не лишает производительные силы их характера как капитала. В случае компаний с объединенным капиталом это очевидно. И современное государство, так же является всего лишь организацией, которой обеспечивает себя буржуазное общество, для того, чтобы сохранить общие внешние условия капиталистического способа производства от посягательств рабочих или отдельных капиталистов. Современное государство, независимо от его формы, является в сущности капиталистической машиной; это государство капиталистов, идеальный коллективный орган всех капиталистов. Чем больше производительных сил оно берет под свой контроль как свою собственность, тем больше оно становится действительными коллективным органом всех капиталистов, тем больше граждан он эксплуатирует. Рабочие остаются зарабатывателями зарплаты, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, они скорее доводятся до экстремума. Но в этом экстремуме они трансформируются в свою противоположность. Государственная собственность производительных сил не является решением этого конфликта, но содержит в себе формальное средство, ключ к решению. (Анти-Дюринг, стр. 330. Подчеркнуто нами.)
Несомненно, идея вышеизложенного ясна. Поскольку производительные силы сейчас выходят за рамки капиталистических отношений (т.о. зародыш противоречий сейчас перерос в злокачественное заболевание общественной системы, отражающегося в кризисах), капиталисты вынуждены “социализировать” огромные средства производства – сначала через совместные компании и позднее даже «огосударствлять» части производительных сил. Эта конкретная идея была резко высказана Лениным в “Империализме”, где он показал, что развитие монополий и социализация труда фактически были элементами новой социальной системы внутри старой.
Как только производительные силы достигли этой стадии, капитализм заканчивает свою историческую миссию, и вследствие этого буржуазия становится все более и более излишней. Будучи прежде необходимыми для развития производительных сил, теперь они становятся “лишними”, “паразитами”, “стригущими купонами”. Они трансформировались в паразитов таким же образом, и по той же самой причине, что и феодальные помещики, превратившиеся в паразитов, когда их миссия была выполнена.
Это просто признак зрелости, готовности капитализма к социальной революции. В “Капитале” Маркс показал, что кредит и компании с совместным капиталом были признаком того, что производительные силы переросли частную собственность. Энгельс показал, что общественные производительные силы даже заставляют капиталистов признать их характер, как социальных, а не индивидуальных производительных сил.
Где бы капиталистическое государство ни стремилось взять на себя тот или другой сектор экономики, остается справедливым, что производительные силы не теряют свой характер как капитала. Однако вся сущность этой проблемы состоит в том, что там, где мы имеем полное огосударствление, количество переходит в качество, капитализм превращается в свою противоположность.
Как иначе можно объяснить утверждение Энгельса: «Но в этой крайности они (т.е. капиталистические отношения) перерастают в свою противоположность. Государственная собственность на производительные силы не является решением этого конфликта, но она содержит в себе Формальное средство, ключ к решению».
Если принять во внимание, что это следует за приведенным выше отрывком в том же самом разделе, где Энгельс определяет капиталистический способ производства (как общественное производство и индивидуальное присвоение), то мы должны сделать вывод, что Энгельс безнадежно противоречит сам себе, если примем выводы Клиффа. Но из контекста ясно, что имел в виду Энгельс. Он объясняет, что решение противоречий капитализма заключается в признании общественного характера современных производительных сил: “в приведении способа производства, присвоения и обмена в соответствие с общественным характером средств производства”. Но он показывает, что это “признание” состоит именно в установлении сознательной организации и планирования, вместо слепой игры рыночных сил на основе частной собственности. Это, однако, не может быть сделано одним ударом. Лишь “постепенно” можно полностью установить общественный контроль. Переходной формой к этому является государственная собственность. Однако полная государственная собственность не устраняет все черты капитализма сразу, иначе возникла бы общественная собственность, т.е. социализм был бы введен немедленно.
Но точно также, как мы имеем новое внутри старой системы в развитии общества, так и в переходном обществе мы имеем старое внутри нового. Полное огосударствление отмечает крайний предел капитала. Капиталистические отношения превратились в противоположность. Элементы нового общества, выросшие внутри старого, теперь становятся господствующими.
Что вызывает конфликт внутри капитализма, так это тот факт, что законы проявляют себя вслепую. Но как только вся промышленность национализирована, впервые могут быть сознательно установлены производителями контроль и планирование. Однако на первых стадиях контроль и планирование существуют в определенных пределах. Эти пределы будут определяться уровнем техники, когда победит новый общественный порядок.
Общество не может перейти из царства необходимости в царство свободы внезапно. Только на основе безграничного развития производительных сил свобода, в самом полном её выражении, станет реальностью. Будет достигнута стадия, которая будет свидетелем «управления вещами».
Прежде чем достигнуть такой стадии, общество должно пройти через переходный период. Но также как и немедленно после уничтожения частной собственности впервые становятся возможными контроль и планирование, также впервые оставляется позади и царство необходимости. Однако, хотя теперь и возможно говорить о “свободе”, то лишь в том смысле, что необходимость стала сознательно признаваться. На этой стадии (переходный период) Энгельс подчеркивал:
“Общественный характер средств производства и продуктов… совершенно сознательно устанавливается производителями и трансформируется из источника беспорядка и периодических кризисов в наиболее могущественный уровень самого производства.
Силы, действующие в обществе, работают точно также, как и силы природы: слепо, произвольно, разрушительно, пока мы не поймем их и не будем принимать их в расчет. Но как только мы признаем их и поймем, как они работают, поймем их направление и их действие, постепенное подчинение их нашей воле и использование их для достижения наших целей зависит целиком от нас сами. И это вполне и особенно справедливо для мощных производительных сил сегодняшнего времени”. (Анти-Дюринг, стр. 331, подчеркнуто нами).
Энгельс, цитируя Гегеля, далее следующим образом обобщает отношения между свободой, необходимостью и переходным периодом.
«Свобода – это осознанная необходимость. Необходимость слепа лишь постольку, поскольку её не понимают». (Анти-Дюринг, стр.136)
Маркс и Энгельс только коснулись противоречивого характера переходного периода. Они изложили только основные законы, оставив подробную разработку последующим поколениям. Однако они ясно показали необходимость государственной собственности как необходимого переходного состояния для развития производительных сил. Энгельс объяснил необходимость государства в течение этой стадии по двум причинам:
1) Принять меры против старого правящего класса;
2) Потому что переходное общество не может немедленно гарантировать достаток для всех.
Логика тезиса Клиффа в том, что в переходный период во внутренней экономике не существует остатков капитализма. В то время как товарищ Клифф страстно утверждает, что согласен с необходимостью государства в переходный период, очевидно, что он не думал  об экономических причинах, которые делают государство необходимым и какой характер приобретает экономика в этот период. Прежде чем можно будет вводить социализм, обязательно должно иметь место огромное развитие производительных сил, намного большее, чем при капитализме.
Как писал Троцкий, даже в Америке все еще не имеется достаточно продукции, чтобы гарантировать немедленное введение социализма. Следовательно, все еще должен быть переходный период, в который капиталистические законы будут действовать в модифицированной форме. Конечно, в Америке он имел бы короткий период, но просто перепрыгнуть эту стадию невозможно. Какие капиталистические законы останутся? Товарищ Клифф не только не сумел ответить на это, но и попал в ловушку бюрократического коллективизма, не сумев понять, что деньги, рабочая сила, существование рабочего класса, прибавочной стоимости и т.д. – все это пережитки старой капиталистической системы, которые присутствовали даже при режиме Ленина. Невозможно немедленно ввести прямое общественное производство и распределение. Особенно это имело место в отсталой России.
В письме к Конраду Шмидту в 1890 году Энгельс дал превосходный пример тщательного материалистического подхода к проблеме экономики перехода от капитализма к социализму. Он писал:
“Вот также в “Volks-Tribune” проходила дискуссия о распределении продуктов в будущем обществе — будет оно происходить соответственно количеству труда или иначе. К вопросу подошли тоже сугубо “материалистически” в противоположность известным идеалистическим фразам о справедливости. Но, как ни странно, никому не пришло в голову, что ведь способ распределения существенным образом зависит от того, какое количество продуктов подлежит распределению, и что это количество, конечно, меняется в зависимости от прогресса производства и организации общества, а следовательно, должен меняться и способ распределения. Но все участники дискуссии рассматривают “социалистическое общество” не как что-то постоянно меняющееся и прогрессирующее, а как нечто стабильное, раз навсегда установленное, что должно, следовательно, иметь также раз навсегда установленный способ распределения. Но если рассуждать здраво, то можно все-таки: 1) попытаться отыскать способ распределения, с которого будет начато, и 2) постараться найти общую тенденцию дальнейшего развития. Но об этом я во всей дискуссии не нахожу ни слова. ” (Маркс, Энгельс, избранная переписка, Прогресс, Москва, 1975, стр.393).
В «Анти-Дюринге» Энгельс писал:
«Прямое общественное производство и прямое распределение исключают какой-либо обмен товаров, а следовательно и превращение продукта в товар (во всяком случае внутри данного общества), и далее, как следствие, его трансформацию в стоимость» («Анти-Дюринг», стр. 366. Подчеркнуто нами.)
Однако это может реализовать только социализм. В переходный период распределение все еще остается косвенным – лишь постепенно общество получает полный контроль над продуктом – а, следовательно, обязательно должно иметь место производство товаров и обмен между различными секторами производства. Закон стоимости действует и должен действовать до тех пор, пока существует прямой доступ производителей к продукту. Это может иметь место только на основе полного контроля над общественным производством, а следовательно и прямым общественным распределением, а именно, каждый человек получает то, что ему нужно. Маркс мимоходом затрагивает эту проблему в томе  III “Капитала” (Глава 49), где рассматривает проблему капиталистического производства в целом:
“Следовательно, доля прибыли, прибавочной стоимости и прибавочного продукта, в которой представлен только вновь прибавленный труд, насколько это касается его стоимости, служит гарантийным фондом. Это также единственная часть прибавочной стоимости и прибавочного продукта, а, следовательно, и прибавочного труда, которая будет продолжать существовать за пределами той части, которая служит для накопления и для расширения процесса воспроизводства, даже после уничтожения капиталистической системы… как и тот факт, что весь новый капитал возникает из прибыли, ренты или других форм дохода, т.е. из прибавочного труда. (“Капитал», том III Прогресс, Москва, 1971, стр.847-848. Подчеркнуто нами).
В этой главе Маркс, в анализе процесса производства, рассматривает, по его собственным словам, «стоимость всего годового продукта труда, иными словами, стоимость продукта всего общественного капитала».
Повторяя это в той же самой главе (отвечая одному из буржуазных экономистов, Сторху), он заявляет:
«Во-первых, совершенно неправильно рассматривать нацию, способ производства которой основывается на стоимости или какой-либо иной капиталистической организованности, как единый орган, работающий для удовлетворения своих национальных потребностей.
Во-вторых, после отмены капиталистического способа производства, но при все еще общественном производстве определение стоимости продолжает превалировать в такой форме, что регулирование рабочего времени и распределение общественного продукта среди различных групп производства, а также и ведение бухгалтерских книг в связи с этим становятся более важным, чем когда-либо. (Капитал, том III. стр.851. Подчеркнуто нами).
Это совпадает с отдельными замечаниями Маркса и Энгельса, сделанными в разное время относительно переходного периода, где Энгельс объясняет, что при капитализме компании с совместным капиталом и государственная собственность находятся за рамками, строго говоря, капиталистического производства, и где Маркс уже показал, что кредит также расширяет производство за пределы его рамок даже до перехода к диктатуре пролетариата. После этого, как показано в вышеприведенных отрывках, а также в “Критике Готской Программы”, Маркс считал, что буржуазное право, буржуазное распределение и в этом смысле буржуазное государство еще остаются.
Рассматривая роль денег и государства в переходный период, Троцкий развил эту идею ещё дальше:
“У этих двух проблем: государство и деньги есть ряд общих черт, потому что обе они в последнем счете сводятся к проблеме всех проблем: производительности труда. Государственное принуждение, как и денежное, являются наследством классового общества, которое неспособно определять отношения человека к человеку иначе, как в форме фетишей, церковных или мирских, ставя на охрану их самый грозный из фетишей, государство, с большим ножом между зубов. В коммунистическом обществе государство и деньги исчезнут. Постепенное отмирание их должно, следовательно, начаться уже при социализме. О действительной победе социализма можно будет говорить именно и только с того исторического момента, когда государство превратится в полу-государство, а деньги начнут утрачивать свою магическую силу. Это будет означать, что социализм, освобождаясь от капиталистических фетишей, начинает создавать более прозрачные, свободные, достойные отношения между людьми.
Такие характерные для анархизма требования, как “отмена” денег, “отмена” заработной платы или “упразднение” государства и семьи, могут представлять интерес, лишь как образец механического мышления. Денег нельзя по произволу “отменить”, а государство или старую семью “упразднить”, – они должны исчерпать свою историческую миссию, выдохнуться и отпасть. Смертельный удар денежному фетишизму будет нанесен лишь на той ступени, когда непрерывный рост общественного богатства отучит двуногих от скаредного отношения к каждой лишней минуте работы и от унизительного страха за размеры пайка. Утрачивая способность приносить счастье или повергать в прах, деньги превратятся в простые расчетные квитанции, для удобства статистики и планирования. В дальнейшем не потребуется, вероятно, и квитанций. Но заботу об этом мы можем полностью предоставить потомкам, которые будут умнее нас.
Национализация средств производства и кредита, кооперирование или огосударствление внутренней торговли, монополия внешней торговли, коллективизация сельского хозяйства, законодательство о наследовании полагают узкие пределы личному накоплению денег и затрудняют превращение их в частный капитал (ростовщический, купеческий и промышленный). Эта связанная с эксплуатацией функция денег не ликвидируется, однако, с начала пролетарской революции, а в преобразованном виде переносится на государство, универсального купца, кредитора и промышленника. Одновременно с этим более элементарные функции денег, как мерила стоимости, средства обращения и платежного средства, не только сохраняются, но получают такое широкое поле действия, какого они не имели и при капитализме.” («Преданная революция», стр.65-66. Подчеркнуто в оригинале).
Подведем итог. Тогда как до отмены частной собственности на средства производства рынок господствует над человеком, беспомощным перед законами экономики, которую он сам создал, после ее отмены он впервые начинает сознательно устанавливать контроль. Однако сознательность здесь просто означает признание закона, а не отмену его. Особенностью переходного периода является то, что поскольку человек теперь понимает характер производительных сил, он понимает, в какой степени может их контролировать. Но он не может перейти границы данной стадии развития производительных сил. Однако теперь, когда производительные силы освобождены от оков индивидуального капиталистического производства, они могут развиваться с такой скоростью и размахом, что очень быстро могут перейти от государственной собственности как промежуточной формы в общественную собственность. Когда эта стадия (социализм) достигнута, впервые наступает действительное общественное производство и распределение. Деньги отмирают, закон стоимости отмирает, государство отмирает, другими словами, все силы принуждения, которые являются необходимым отражением пределов техники и развития производства на любой данной стадии, теперь исчезают с исчезновением разделения труда. До того времени все упомянутые выше черты, переходящие от старого капиталистического общества, сохранятся и в переходном периоде.
Позиция товарища Клиффа, также как и Шахтмана и всех других, кто ревизовал позицию Троцкого о России, в отношении переходного периода остается пробелом, и по очень ясной причине. Если рассматривать теорию переходной стадии в свете русского опыта, то есть только два вывода: либо Россия сегодня все еще находится в переходной стадии, которая приняла чудовищно искаженные формы, либо Россия никогда не была рабочим государством с самого начала. Другой альтернативы нет.

Марксистская теория государства. Два класса, одно государство – противоречие Клиффа.

В первой главе своей работы товарищ Клифф пытается доказать, что анализ русского государства Троцким противоречит теории государства, созданной Марксом и разработанной Лениным.
Первая глава содержит разработанную схему, которая имеет своей целью доказать, что два класса не могут использовать одну государственную машину. Здесь Клифф считает, что он нашел фундаментальную ошибку у Троцкого. Взяв идеи, созданные Стариком в различное время и при различных обстоятельствах, он противопоставляет их друг другу. Он противопоставляет, например, цитату из Троцкого на ранней стадии дегенерации бюрократии и исключения Левой Оппозиции, когда он высказывался за реформу советского государства, также за реформу партии большевиков, которая управляла государством. (Именно на этой стадии Троцкий написал письмо в ЦК ВКП(б), требуя устранения Сталина). Кто может отрицать, что если бы международные события развивались по-иному, то теоретически было бы возможно, что партия большевиков смела бюрократию и восстановила здоровое государство рабочих?
Клифф противопоставляет этому цитату из “Преданной революции”, в которой Троцкий говорит, что если русские рабочие придут к власти, то они произведут чистку государственного аппарата, а “если к власти придет буржуазия, то и в этом случае будет конечно необходима чистка государственного аппарата. Но буржуазная реставрация по-видимому уволила бы меньше людей, чем революционная партия”, Клифф отвечает на это:
“Если мы предположим, что пролетариат должен сломать существующую государственную машину, придя к власти, в то время как буржуазия может использовать ее, или если мы предположим, что ни пролетариат, ни буржуазия не может использовать существующий государственный аппарат (чистка государственного аппарата неизбежно вызывает такие глубокие изменения, которые вызывают переход количества в качество) – при этих двух предположениях мы должны прийти к выводу, что Россия не является государством рабочих. Предположить, что пролетариат и буржуазия могут использовать одну и ту же государственную машину как инструмент своего господства равноценно подтверждению теоретической основы социал-демократии к оправданию революционной концепции государства, разработанной Марксом, Энгельсом, Лениным и Троцким. Предположить, что различные слои, группы или партии одного и того же класса не могут базироваться на одной и той же государственной машине равноценно отрицанию марксистской концепции государства” (Клифф, стр.4).
Этот совершенно формалистический метод является фатальной слабостью дела Клиффа. Для Троцкого на ранних стадиях было бы невозможно рассматривать эту проблему абстрактно. Ему пришлось иметь дело с конкретной ситуацией и дать конкретный ответ. Однако дальнейшая дегенерация поставила эту проблему совершенно иным образом. Когда было установлено, что невозможно реформировать сталинистскую партию, что невозможно реформировать Советское государство (мы полагаем, что Клифф также считает, что это было задачей, т.к. до 1928 года он говорил, что Россия была деформированным рабочим государством), тогда этот вопрос нужно рассматривать в несколько ином свете; марксистскому методу чуждо искать изолированные противоречия, реальные или мнимые. Необходимо исследование теории в ее общем широком развитии, в ее движении, и в ее противоречиях.
Однако давайте исследуем собственные процессы мышления Клиффа по этому вопросу. Он также не может избежать той самой ловушки, которую он закладывает для Троцкого. Глава 1 (не менее 18 страниц) посвящена доказательству того, что два класса не могут использовать одно государство. Но тогда глава 4 совершает чудо! Пропасть невозможного преодолена! И класс капиталистов и пролетариат России использовали одну и ту же государственную машину.
Почему? Потому, что было произведено больше прибавочной стоимости. Понимая эту дилемму, Клифф вынужден выдвинуть нечто действительно новое и уникальное в этом движении: то, что бюрократия не потребляла прибавочную стоимость до 1928 года, но с введением Пятилетнего плана государство превратилось из государства рабочих в капиталистическое государство. (Любой враг Четвертого Интернационала мог немедленно возразить, что государство Сталина на этой основе просто является расширением и углублением государства Ленина, поскольку в экономическом смысле фундаментально ничего не изменилось. Мы касались этого в предыдущих главах. Очень важно, что Клифф строит свою теорию только на экономическом аргументе, – и это удивительно. Несмотря на заглавие его первой главы: «Исследование определения России как деформированного рабочего государства», он вообще не касается политического аспекта ни здесь, ни в какой-либо другой главе.  Вот как Клифф видит переход от государства рабочих к капиталистическому государству:
“Статистика, имеющаяся в нашем распоряжении, убедительно показывает, что хотя бюрократия имела привилегированное положение в период, предшествующий пятилетнему плану, ни в коем случае нельзя сказать, что она получала прибавочную стоимость от труда других. Также решительно можно сказать, что с введением пятилетних планов, доход бюрократии состоял в значительной степени из прибавочной стоимости. (Клифф, стр.45).
Другими словами, Клифф видит переход от одной системы к другой не в разрушении государственной машины. Как же это укладывается в его схему в Главе 1?
Попытка Клиффа создать искусственный мост между государством рабочих и капиталистическим государством, поскольку он оказался неспособен к теории слома машины рабочего государства, привела его к поискам экономических различий между двумя периодами – до 1928 и после 1928 г. Здесь он приходит к наиболее формалистическим и абстрактным концепциям рабочего государства до 1928 года. Как мы уже показали в предыдущих главах, даже в самых здоровых государствах рабочих, согласно Марксу, прибавочная стоимость должна обязательно производиться для того, чтобы развивать промышленность до того момента, когда государство, деньги и сам пролетариат и все пережитки капитализма исчезнут. Пока рабочий класс существует как класс, прибавочная стоимость будет производиться.
Заявление Левой Оппозиции в 1927 г. указывало, что бюрократия потребляет огромную часть прибавочной стоимости. Метод введения этой темы Клиффом совершенно неверен. Вместо того, чтобы поставить перед собой задачу доказать этот тезис, он просто делает предположения и рассматривает их как доказанные. То, что Глава 4 противоречит во всем Главе 1 – это другое дело! Только посмотрите, как товарищ Клифф подводит итоги в этой Главе 4, в которой он открыто заявляет, что «переход достигнут без революции и без разрушения государственной машины». Он начинает:
“В этой главе мы опишем изменение классового характера русского государства из рабочего государства в капиталистическое. Мы сделаем это, рассмотрев следующие моменты…” (Клифф, стр.33).
Далее он переходит к детальному рассмотрению ряда экономических изменений, не имеющих ничего общего со структурой изменения государственной власти, и заканчивает разделом: “Почему пятилетний план означает превращение бюрократии в правящий класс”. Все экономические аргументы в этой главе не имеют ничего общего с государством или его преобразованиями.
Далее Клифф касается дифференциации в армии, введения привилегий для офицеров, военной дисциплины и т.д. Здесь он просто повторяет то, что тысячу раз говорил Троцкий о превращении бюрократии в неконтролируемую касту. Но давайте посмотрим его выводы. Он пишет:
«Пятилетний план снова отмечает поворотный пункт, когда организация и структура армии начали фундаментально изменяться. Из армии рабочих с бюрократической деформацией она стала вооруженным органом бюрократии как правящего класса…” (стр. 59).
Теперь давайте посмотрим, исключает ли постепенную контрреволюцию то, что исключает постепенную социальную революцию.
«Если солдаты в иерархически построенной армии стремятся к решительному контролю над армией, они немедленно сталкиваются с оппозицией офицерской касты. Нет такого способа устранить такую касту кроме как путем революционного насилия. В противовес этому, если офицеры народной милиции становятся все менее и менее зависимыми от воли солдат, что они могут сделать, если не встречаются с конституционной бюрократией, то их превращение в офицерскую касту независимо от солдат может происходить постепенно. Переход от кадровой армии к милиции не может не сопровождаться огромным взрывом революционного насилия; с другой стороны, переход от милиции к кадровой армии, в той степени, в какой он является результатом тенденций внутри самой милиции, может и должен быть постепенным. Оппозиция солдат к возвышающейся бюрократии может привести последнюю к использованию насилия против солдат. Но это не исключает возможность постепенного перехода от милиции к кадровой армии. Что применимо к армии, то в равной степени применимо и к государству. Государство без бюрократии или со слабой бюрократией, зависящее от давления масс постепенно может превратиться в государство, в котором бюрократия свободна от контроля рабочих». (Клифф, стр.82. Подчеркнуто нами).
Теперь Клифф пытается доказать, что может иметь место постепенный переход от государства рабочих к капиталистическому государству и заканчивает свою статью цитатой не из кого иного, как из Троцкого… которого он так безжалостно развенчал как авторитет по этому вопросу в Главе 1.
Клифф пишет:
“Московские «тройки» были гражданской войной бюрократии против масс, войной, в которой только одна сторона была вооружена и организована. Они были свидетелями полного освобождения бюрократии от народного контроля. Троцкий, который думал, что Московские “тройки” и “Конституция” были шагами к реставрации частного капитализма легальными средствами, позднее взял назад свой аргумент, что постепенный переход от пролетарского к буржуазному государству “крутит назад фильм о реформизме”. Он писал:
” На самом деле новая конституция […] открывает бюрократии “легальные” пути для экономической контр-революции, т.-е. для восстановления капитализма “сухим” путем, возможности, которую бюрократия прямо подготовляет своим обманом о “победе социализма”. (“Четвертый Интернационал и Советский Союз”, Тезисы, принятые Первой Интернациональной Конференцией за Четвертый Интернационал, Женева, Июль 1936.) (Клифф, стр.82).
Здесь мы видим полное освещение тезиса Клиффа и его неправильного метода. Начиная с того тезиса, что Троцкий – не марксист, поскольку он говорит, что два класса могут использовать одну государственную машину, Клифф  заканчивает, говоря точно то же самое, и используя в качестве авторитета того же Троцкого.

Национализация и рабочее государство

На стр. 2 своей работы Клифф приводит цитату из “Преданной революции”:
«Национализация земли, средств промышленного производства, транспорта и обмена, вместе с монополией внешней торговли, составляет основу Советской общественной структуры. Через эти отношения,  установленные пролетарской революцией, природа Советского Союза как пролетарского государства для нас в основном определена». (Преданная революция. стр.248).
Один из выводов Клиффа –тот, что в этом случае «ни Парижская Коммуна ни диктатура большевиков не были государством рабочих т.к. первая не огосударствляла средства производства вообще, а последняя не делала этого в течение некоторого времени». Здесь мы видим, что Клифф основывает свою теорию на том, контролирует ли рабочий класс государственную машину. Мы коснемся вопроса рабочего контроля в следующей главе. Но здесь давайте исследуем метод Клиффа для отделения экономической основы государства рабочих от вопроса рабочего контроля над государственной машиной. На некоторый период времени, более или менее длительный, пролетариату было бы возможно взять политическую власть, не переходя экономически к трансформации общества. Таково было положение в России, где пролетариат взял власть в Октябре 1917 года, но не предпринял крупной национализации, до тех пор пока его не заставили это сделать в 1918 г. Но если пролетариат не сумел провести экономические преобразования, то пролетарский режим был неизбежно обречен на провал. Экономические законы всегда прорвутся в конце. Или пролетариат сумеет национализировать всю экономику, или капиталистическая система возьмет верх.
Клифф не сумел показать, как основные формы  русской экономики будут отличаться в здоровом рабочем государстве. Он нашел прибежище в прибавочной стоимости, потребляемой бюрократией, но это уходит от фундаментальной темы.
Не лучше обстоит дело и с тезисом Клиффа, основанном на опыте Парижской Коммуны и первой стадии Русской революции. То же самое применимо к ним как и вышеупомянутое. Эти режимы были переходом к полному экономическому правлению  (господству) пролетариата. Такие переходы более или менее неизбежны при превращении одного общества в другое. Как в случае с Коммуной, так и в случае с Русской Революцией они не могли бы долго продолжаться если бы пролетариат не сумел национализировать промышленность. Неужели Клифф забыл, что один из главных уроков, преподанных Марксом и послушно заученных большевиками, был отказ французского пролетариата национализировать Французский банк? Поэтому мы видим, что государство может быть пролетарским на основе политической власти, или оно может быть пролетарским на основе экономики, или же оно может быть переходом к обоим, как мы далее покажем.
Те же самые законы применимы и к контрреволюции со стороны буржуазии. Старик правильно утверждал, что в случае буржуазной контрреволюции в России буржуазия могла бы на время даже сохранить государственную собственность до ее разрушения и передаче ее в частную собственность. Ученому может показаться тогда, что вы можете иметь рабочее государство и буржуазное государство на основе частной собственности.
Однако очевидно, что к такому способу мышления можно было придти, только если не суметь принять во внимание движение общества в том или другом направлении.
Не только это, но и все типы непредвиденных отношений могут развиваться из-за классовой структуры общества и государства.
Возьмем за пример Россию. В 1917 году вплоть до получения власти в Советах большевиками, мы имели ситуацию, обрисованную Троцким в работе “История Русской Революции”, где, вследствие большинства меньшевиков буржуазия в некотором смысле управляла через Советы – органы рабочего управления. Согласно схеме Клиффа, как могло это случиться? Конечно, если бы большевики не взяли власть, буржуазия, используя меньшевиков и через них, советы в переходный период устранила бы советы, как она сделала это в Германии после 1918 года.
Ясно, что при переходе от одного общества к другому не существует непреодолимой пропасти. Ясно, что когда Маркс говорил об уничтожении старой государственной формы по отношению к Коммуне, он принимал как должное, что экономика будет трансформироваться с большей или меньшей скоростью и будет согласовываться с политическими формами. Мы увидим позднее, в случае с Восточной Европой, что Клифф использует тот же формалистический метод.

Диалектическая концепция государства

Здесь пора уже коснуться природы государства. Согласно марксистам, государство возникает как необходимый инструмент для угнетения одного класса другим. Государство в конце концов, как объясняли Маркс и Энгельс, состоит из вооруженных органов и их придатков. Это суть марксистского определения. Однако нужно быть осторожным в использовании их широких марксистских обобщений, которые несомненно правильны в абсолютном смысле. Правда всегда конкретна, однако если не анализировать конкретные обстоятельства, то неизбежно приходится впадать в абстракции и ошибки. Посмотрите, как осторожно обращается Энгельс с этим вопросом, даже обобщая. В работе “Происхождение семьи” Энгельс писал:
“Но для того, чтобы эти антагонизмы, классы с конфликтными экономическими интересами не уничтожили себя и общество в бесплодной борьбе, власть, очевидно стоящая над обществом, стала необходимой для уменьшения конфликта и поддержания его в границах “порядка”, и эта власть, возникшая из общества, но и вставшая над ним и все более отстраняющаяся от него, есть государство». (Происхождение семьи, Лондон, 1946, стр.194).
На следующей странице он продолжает показывать, что:
«…достаточно посмотреть на Европу сегодня, где классовая борьба и конкуренция привели общественную силу к пропасти, где она угрожает ликвидировать все общество и само государство».
Энгельс продолжает показывать, что возникнув однажды, государство внутри определенных границ, развивает собственное независимое движение и должно неизбежно делать это в данных условиях:
«Обладая общественной властью и правом налогообложения, чиновники сейчас представляют себя как общественные органы, стоящие над обществом». (Подчеркнуто в оригинале).
В противоположность концепции Клиффа, что государство играет непосредственную роль, можно увидеть методичную тщательность, с которой Энгельс рассматривает вопрос о независимой роли государства по отношению, относительно конечно, к обществу. Во всех материалах Клиффа тот факт, что государство в данных условиях может играть и играет сравнительно независимую роль в борьбе между классами, совершенно забыт. Его схема является «логической»: или это государство рабочих, непосредственно контролируемое рабочими, или это должно быть капиталистическое государство. В методе Клиффа нет места для взаимодействия сил. И снова сравните это с Энгельсом:
“Когда государство возникло из необходимости держать под контролем классовый антагонизму и возникло в гуще борьбы между классами, то обычно  это государство самого мощного, экономически господствующего класса, который своими средствами становится также политически правящим классом, и таким образом приобретает новое средство подавления и эксплуатации угнетенного класса… Однако встречаются исключительные периоды, когда враждующие классы равны по силе, и государственная власть, как мнимый посредник, приобретает на какой-то момент определенную независимость по отношению к обоим”. (стр.196. Подчеркнуто нами).
Далее на стр. 201 Энгельс писал:
“Центральным звеном в цивилизованном обществе является государство, которое во все типичные периоды (подчеркнуто нами) без исключения является государством правящего класса, и во всех случаях продолжает в основном оставаться машиной для подавления угнетенного, эксплуатируемого класса”.
Отметьте разницу между черно-белыми формулами Клиффа и осторожными формулировками Энгельса … “обычно”, в “типичные периоды” и т.д.
Почему же пролетариат не может взять себе готовую государственную машину? Не по мистическим причинам, но из-за определенных, очень конкретных фактов. В современном государстве все ключевые позиции находятся в руках тех людей, которые находятся под контролем правящего класса: они социально отобраны образованием, мировоззрением и условиями жизни, чтобы служить интересам буржуазии. Армейские офицеры, особенно высокого ранга, гражданские служащие, а в национализированной промышленности сегодня и основные технические специалисты, едины в своих идеях и перспективе служить интересам класса капиталистов. Все командные позиции в обществе отданы в руки людей, которым буржуазия может доверять. Это причина, почему государственная машина является инструментом в руках буржуазии, и не может быть использована пролетариатом и должна быть им разрушена. Теперь, что означает уничтожение государственной машины? Мягко говоря, идеи Клиффа по этому вопросу кажутся очень туманными.
Возможно, что многие, может быть даже большинство служащих, буржуазного государства будут использованы пролетариатом, как только он возьмет власть. Но они будут подчиняться комитетам и организациям рабочих. Например, в Советском Союзе, в первые дни после того, как была распущена царская армия, Красной Армией командовали бывшие царские офицеры. Также и в государственном аппарате часть служащих были бывшими царскими чиновниками. Из-за неблагоприятных исторических факторов это должно быть позднее сыграть важную роль в дегенерации русского режима. Не случайно Ленин говорил, что Советское государство – это “буржуазная царская машина, просто прикрашенная социализмом”. (К сожалению, эта честная характеристика очень далека от идеализированной и фальшивой картины государства при Ленине и Троцком, нарисованной Клиффом. Было бы трудно понять, как бы мог происходить процесс дегенерации при идиллической картине, нарисованной Клиффом. Однако это будет рассмотрено в следующих разделах).
Пролетариат, согласно классической концепции, уничтожает старую государственную машину и начинает создавать переходное государство. Тем не менее, он вынужден использовать старых технических специалистов. Однако государство, даже в наилучших условиях, скажем, в развитой стране с образованным, грамотным пролетариатом, остается буржуазным инструментом, и из-за возможности дегенерации вовлечено в этот процесс. По этой причине марксисты настаивают на контроле масс, чтобы гарантировать невозможность превращения государства в независимую силу. 0но должно раствориться в обществе и как можно скорее.
По этим самым изложенным выше причинам, при определенных условиях, государство получает определенную независимость от основы, которую оно первоначально представляло. Энгельс объяснял, что хотя «надстройка» зависит от экономического базиса, она, тем не менее, имеет свое собственное независимое движение. В течение довольно длительного периода может иметь место конфликт между государством и классом, который это государство представляет. Вот почему Энгельс говорит о государстве, “обычно” или в “типичные периоды” непосредственно представляющем правящий класс. Великие марксистские учителя проанализировали феномен бонапартизма, на который Энгельс ссылался выше. В работе “Восемнадцатое Брюмера” Маркс писал, как пьяные солдаты Луи Наполеона именем «закона, порядка, и семьи» расстреливали буржуазию, которую они предположительно представляли.
Таким образом, классовое общество можно понять, только если принимать во внимание многостороннюю диалектическую взаимозависимость и противоборство всех факторов внутри его. Формалисты обычно теряются в той или другой стороне проблемы. Например, Клифф может написать:
“Так же как немыслимо представить, что Миколайчик и его приспешники, бежавшие за границу или пропавшие в тюрьмах, являются истинными правителями Польши, так же трудно вообразить, что правителями России являются рабочие – рабы в Сибири”. (Клифф стр. 13).
Была ли буржуазия при Луи Наполеоне правящим классом? На это нетрудно ответить.
Рассматривая развитие общества, нужно рассматривать экономику как доминирующий фактор. Надстройка, развивающаяся на этой экономической основе, отделяется от базиса и становится антагонистической ему.  В конце концов, сущность марксистской теории революции – в том, что с постепенными изменениями  производства с зародышем старой формы, т.е. надстройки, как в собственности, так и в государстве, создается противоречие, которое может быть разрешено только путем уничтожения надстройки и реорганизации общества на основе нового способа производства, который сформировался внутри старого.
Экономика, в конце концов, является решающей. Вследствие этого, как старались объяснить все учителя марксизма, надстройка в конце концов должна придти с нею в соответствие. Как только уничтожается критерий базисной экономической структуры общества, становятся возможными все типы поверхностных и произвольных конструкций.
Всякий неизбежно затеряется в лабиринте истории, подобно Персею в мифологии Древней Греции, затерявшемуся в лабиринте Минотавра, но без спасительной нити Ариадны. Нить истории – это базисная экономическая структура  общества или формы собственности, ее законное отражение.
Давайте возьмем историю Франции, как случай, исключительно богатый примерами. Буржуазная революция произошла в 1789 году. В 1793 году якобинцы полностью захватили власть.
Как указывали Маркс и Энгельс, они вышли за рамки буржуазных отношений и тем самым выполнили важную историческую задачу, выполнив за несколько месяцев то, на что буржуазии понадобились бы десятилетия или целые поколения – полностью очистили Францию от следов феодализма. Однако этот режим оставался укоренившимся в буржуазных формах собственности. За этим последовал Французский Термидор и правление Директории, за которым  следует классическая диктатура Наполеона Бонапарта.  Наполеон вновь ввел многие феодальные формы, сам короновал себя императором и сконцентрировал верховную власть а своих руках. Но мы все же называем этот режим буржуазным. С реставрацией Людовика ХVIII режим все еще оставался капиталистическим… а тогда мы имели не одну, а две революции – 1830 и 1848. Эти революции имели важные социальные последствия. Они привели к значительным изменениям даже в персонале самого государства. Однако мы характеризуем их обе как буржуазные революции, в которых не происходило изменений класса, стоящего у власти.
Пойдем дальше. После Парижской коммуны 1871 года и вызванного ею потрясения общественных отношений мы имели организацию Третьей Республики с буржуазной демократией, которая продолжалась в течение десятилетий. Затем пришел Петэн, затем сталинистско-голлистский режим, и теперь правительство Квиэллэ. Проанализируем удивительное разнообразие этих режимов. Для немарксиста казалось бы абсурдным относить к одной категории, скажем, режим Робеспьера и Петэна. Однако марксисты определяют их как принципиально одинаковые – буржуазные режимы. Что является критерием? Только одно: форма собственности, частной собственности на средства производства.
Сравним, аналогично этому, режим нацизма в Германии с режимом Британской социал-демократии. Они настолько принципиально различаются по надстройке, что многие теоретики немарксистской и экс-марксистской школы нашли новую классовую структуру и совершенно новую общественную систему. Почему мы говорим, что они представляют один и тот же класс и один и тот  же режим?  Несмотря на разницу в надстройке, экономический базис  данных обществ остается одинаковым.
Если мы возьмем историю современного общества, мы получим много примеров, где буржуазия политически экспроприирована и все же остается правящим классом. Троцкий описывает такой режим как бонапартизм, или как Маркс называет его, «правление обнаженной шпаги над обществом».
Посмотрим, что случилось в Китае, после того как Чан Кай Ши с помощью Шанхайских банд разгромил Шанхайский рабочий класс. Банкиры охотно устраивали ему банкеты и аплодировали ему, как победителю и спасителю цивилизации.
Однако Чай Кай Ши хотел чего-то более материального, чем  восхваления своих хозяев. Бесцеремонно он засадил всех богатых промышленников и банкиров Шанхая за решетку и выудил кучу миллионов, прежде чем освободил их. Он сделал для них работу и теперь потребовал цену. Он разгромил  рабочих Шанхая не для капиталистов, но за это он потребовал власти и дохода для себя и своей банды. Однако кто осмелится сказать, что банкиры, которые были за решеткой, все-таки не были правящим классом, хотя они не обладали политической властью? Китайская буржуазия (не марксисты!) должна была печально отразить сложность общества, где хорошая порция прибавочной стоимости, отнятая  у рабочих, должна была перейти к их сторожевым псам и где многие из их класса томились в тюрьмах.
Буржуазия политически экспроприируется при следующих условиях; голая сила управляет обществом. Огромная часть прибавочной стоимости потребляется верхушкой бюрократии и военных. Однако в интересы этой бюрократии входит продолжение капиталистической эксплуатации рабочих, и поэтому, в то время как они стараются выкачать как можно больше из буржуазии, они, тем не менее, защищают частную собственность. Вот почему буржуазия продолжает оставаться правящим классом.
В этом и заключается ответ тем, кто заявляет, будто просто софистика – утверждать, что рабочий класс может быть правящим классом, когда большая часть его находится в застенках в Сибири. Если мы не будем руководствоваться основными формами собственности, мы сойдем с марксистского пути. Можно привести иного исторических примеров того, как одна часть правящего класса нападала на другие его части. Например, в войне Алой и Белой Розы в Британии две фракции правящих баронов фактически истребили друг друга. В тот или другой исторический период крупные фракции правящего класса были либо за решеткой, либо уничтожены. Вспомним хотя бы отношение Гитлера к его буржуазным оппонентам. Они теряли не только свое состояние, но и жизнь.
Рассматривая роль государства, необходимо ответить на самый важный вопрос, на который не мог ответить Клифф: государство должно быть инструментом какого-либо одного класса – какой класс представляет оно в России и в Восточной Европе?
Оно не может представлять класс капиталистов, так как они экспроприированы. Нельзя утверждать, что оно представляет интересы класса крестьян или мелких собственников в городах. При фашистском или бонапартистском режиме, даже несмотря на то, что гангстеры могли схватить буржуазию за горло, тем не менее существует класс капиталистов, в интересах которого работает вся экономика в целом, и за который цепляются эти паразитические наросты. Если они не представляют пролетариат, как говорил Троцкий, как особая форма бонапартизма, в том смысле, что они защищают национализацию средств производства, планирование и монополию внешней торговли, то кого же представляют сталинские бюрократы? Клифф отвечает, что бюрократия представляет собою новый правящий класс, капиталистический класс России. Однако серьезное изучение этого вопроса показывает, что это не так. Он говорит, что государство есть класс. Бюрократии принадлежит государство, государству принадлежат средства производства, поэтому бюрократия является классом. Это увертка от сути вопроса, ведь по существу он говорит, что государство принадлежит государству.
По Ленину государство «всегда было известным аппаратом, который выделялся из общества и состоял из группы людей, занимавшихся только тем или почти только тем, или главным образом тем, чтобы управлять.
Люди делятся на управляемых и на специалистов по управлению, на тех, которые поднимаются над обществом и которых называют правителями, представителями государства.
Этот аппарат, эта группа людей, которые управляют другими, всегда забирает в свои руки известный аппарат принуждения, физической силы, – все равно, выражается ли это насилие над людьми в первобытной дубине или, в эпоху рабства, в более усовершенствованном типе вооружения, или в огнестрельном оружии, которое в средние века появилось, или, наконец, в современном, которое в ХХ веке достигло технических чудес и целиком основано на последних достижениях современной техники.
Приемы насилия менялись, но всегда, когда было государство, существовала в каждом обществе группа лиц, которые управляли, командовали, господствовали и для удержания власти имели в своих руках аппарат физического принуждения, аппарат насилия, того вооружения которое соответствовало техническому уровню каждой эпохи. И всматриваясь в эти общие явления, спрашивая себя, почему не существовало государство, когда не было классов, когда не было эксплуататоров и эксплуатируемых, и почему оно возникло когда возникли классы – мы только так находим определенный ответ на вопрос о сущности государства и его значении.
Государство – это есть машина для поддержания господства одного класса над другим».(О государстве, Полн. собр. соч., том 39, стр. 64-84).
Государство по самой своей природе состоит из бюрократии, офицеров, генералов, начальников полиции и т.д. Но они не составляют какой-либо класс; они являются инструментом какого-то класса, даже если они находятся в антагонизме к этому классу. Они не могут сами быть классом.
Мы должны спросить Клиффа: какой части бюрократии принадлежит государство? Это не может быть вся бюрократия, так как она, сама бюрократия, разделена иерархически. Мелкий гражданский служащий так же является частью бюрократии, как и крупный бюрократ. Тогда есть ли командный слой в Советском обществе? Это совершенно неясно. В капиталистическом обществе или в любом классовом обществе, независимо от того, насколько привилегированной является его верхушка, она создавала инструмент для защиты правящего класса, имеющего прямое отношение к средствам производства, т.е. в смысле владения ими. Мы знаем, кого представлял Наполеон, Луи Наполеон, Бисмарк, Чан Кай Ши, Гитлер, Черчилль и Эттли. Но кого представляют бюрократы: бюрократов? Конечно, это не так. В одной из глав мы показали, что отношение бюрократии к средствам производства непременно является паразитическим и участвует в том же самом паразитизме, что и нацистская бюрократия. Она не является необходимой и обязательной категорией для конкретного способа производства. В лучшем случае им положена зарплата руководителей. Если они берут больше, то это происходит так же, как нацистская бюрократия использовала часть прибавочной стоимости, произведенной рабочими. Но они не были классом.
Можно привести многочисленные данные, показывающие, что капиталистическое государство предполагает частную собственность, индивидуальное владение средствами производства.  Государство – это аппарат управления: он сам не может быть правящим классом. Бюрократия – это просто часть государственного аппарата. Она может “владеть” государством, в том смысле, что она поднимается над обществом и становится относительно независимой от экономической доминанты, т.е. правящего класса. Так было в нацистской Германии, где бюрократия диктовала капиталистам, что они должны производить, как они должны это производить и т.д. для военных целей. Так же и в военной экономике Британии, США и всех других стран, государство диктовало капиталистам, что и как они должны производить. Но это не превращало их в правящий класс. Почему? Потому что это делалось для защиты частной собственности.
Клифф утверждает, что бюрократия управляет производством и планирует его. Это достаточно справедливо. Но чьей промышленность она управляет и планирует? В капиталистическом обществе управляющие планируют и управляют промышленностью в отдельных предприятиях и трестах. Но это не делает их владельцами этих предприятий и трестов.  Бюрократия управляет всей промышленностью. В этом смысле справедливо, что она более независима от своей экономической основы, чем любая другая бюрократия или государственная машина во всей истории человечества. Но как подчеркивал Энгельс, и снова подчеркиваем мы, в конце концов экономическая основа является решающей. Если Клифф хочет доказать, что бюрократия является правящий классом в своей функции управляющих, тогда ясно, что он не дает марксистское определение классу капиталистов. Он называет русскую бюрократию классом, но он должен выработать теорию, какой это класс.
Государство – это инструмент классового господства, угнетения, это почетный полицейский. Но полицейский – это не правящий класс. Полиция может стать разнузданной, полицейские бандитами, но это не может превратить их в класс капиталистов, помещиков или рабовладельцев.

Что произошло в Восточной Европе?

События в Восточной Европе и характер государств, которые там возникли, можно объяснить только с помощью марксистско-ленинской теории государства, и только концепции Троцкого могут объяснить события в Восточной Европе с этой точки зрения.
Сначала нужно понять, что произошло в Восточной Европе с наступлением Красной Армии. Никто не может отрицать (оставим пока в стороне вопрос о Германии), что во всех Балканских и Восточно-европейских странах наступление Красной Армии привело к революционному движению не только среди рабочих, но также и среди крестьян. Причина этого заключается в самом характере этих государств, где до войны, не считая Чехословакию, капитализм был очень слабым. Мы имели здесь разлагающиеся военно-феодально-капиталистические диктатуры, режимы которых были абсолютно неспособны к дальнейшему развитию производительных сил этих стран.
Общий мировой кризис капитализма особенно углубился из-за отсталости и искусственного раскола территории, последовавшего после Первой мировой войны. Сам термин «Балканизация» происходит из этой части Европы. Расчлененные на мелкие слабые государства, преимущественно аграрные по характеру, с очень слабой промышленностью, эти территории неизбежно стали почти  полу-колониями великих держав. Франция, Британия и до известной степени Италия, затем Германия, стали господствующими державами этого региона. Через свои торговые связи германская промышленность подчинила себе отсталую экономику Восточной Европы на Балканах. Во всех этих странах иностранный капитал играл важную роль. В большинстве из них преобладали иностранные инвестиции, и за этот счет существовала мелкая промышленность.
С оккупацией этих стран Гитлером был экспроприирован не только “не-арийский” капитал, но и местные капиталисты были в значительной степени вытеснены и заменены германскими банками и трестами. Германский капитал захватил решающее место – все ключевые позиции и секторы экономики. Оставшийся капитал в основном принадлежал коллаборационистам и квислингам и оставался подчиненным германскому капиталу.
Этот режим был создан Квислингами, которые опирались для поддержки на германские штыки. Если довоенные режимы (военные полицейские диктатуры) и имели небольшую народную поддержку, то в ходе войны она исчезла. С разрушением  власти Германского империализма и победой Красной Армии был дан несомненный импульс социалистической революции. В Болгарии, например, в 1944 году, в тот момент, когда Красная Армия пересекла границу, произошло восстание в Софии и других крупных городах. Массы начали организацию советов или рабочих комитетов. Солдаты и крестьяне организовывали комитеты, а рабочие захватывали фабрики.
Аналогичные движения происходили во всех странах Восточной Европы, кроме Германии. Давайте посмотрим, что произошло в Чехословакии. Здесь так после наступления Красной Армии началось восстание в Праге, захват фабрик рабочими и земли крестьянами. Здесь также происходило братание на границах Богемии и Моравии между чехами и судетскими немцами.
За элементами пролетарской революции быстро последовала сталинская контрреволюция. Беда Клиффа в том, что он не сумел выделить элементы пролетарской революции из быстро последовавшей за ней контрреволюции.
Рассмотрим два примера: Болгарию и Чехословакию. В Болгарии мы имели ситуацию, которая повторялась вновь и вновь на протяжении трагической истории трудящихся масс. Реальная сила находилась в руках рабочего класса. Буржуазное государство было раздавлено. Как? Немцы ушли, офицеры потеряли контроль над солдатами; полиция попряталась, помещики и капиталисты не имели власти. Наступил вакуум, классический период двоевластия, когда массы были недостаточно сознательны, чтобы организовать свою собственную власть, а буржуазия слишком слаба, чтобы утвердить свое господство.
Эта ситуация знакома марксистам: Германия 1918, Россия 1917, Испания 1936. Возможно, будет полезно сравнение с Испанией. Здесь массы  так же захватили фабрики и земли в Каталонии и Арагоне. Буржуазное “правительство” оказалось подвешенным в воздухе. Массы полностью раздавили полицию и армию. Существовала только одна вооруженная сила: рабочая милиция. Все это было необходимо для масс, чтобы организовать советы или комитеты, отбросить мифическое правительство и взять власть.
Достаточно хорошо известно, что произошло. Сталинисты сумели создать коалицию не с буржуазией – владельцы фабрик и буржуазия перешли на сторону Франко как следствие восстания масс – а с «тенью буржуазии». Сталинисты сделали это в Испании с исключительной цель разрушения социалистической революции из страха волнений в России и, конечно, вследствие существования международного движения и из желания продемонстрировать британским и французским империалистам, что им нечего бояться. Поэтому в Испании они постепенно помогли тени приобрести уверенность.  Постепенно они воссоздали капиталистическую армию и капиталистические полицейские силы под контролем капиталистического класса. Когда, это случилось, земля была возвращена помещикам, а фабрики – их владельцам. Последствия этого стали очевидны к концу гражданской войны, когда буржуазное государство – буржуазная военная машина, которую они помогли создать, организовала путч, установивший военную диктатуру на территории Республики и признала незаконной саму Коммунистическую партию.
В Болгарии, как и во всех других странах Восточной Европы, сталинисты сумели и поспешили заключить соглашение с тенью буржуазии. Началась социалистическая революция и была опасность, что она будет результативной. Этого сталинисты, конечно, боялись. Но, с другой стороны, они также не хотели, чтобы власть перешла к буржуазии. Они пустили под откос социалистическую революцию, организовав так называемый Отечественный Фронт в Болгарии и возглавив движение масс под лозунгами шовинизма и анти-германизма. Братание в Болгарии быстро сделалось наказуемым, советы, образованные в армии, были распущены, рабоче-крестьянские комитеты расформированы. Они создали фронт “Национального Единства”, союз всей нации. Но отличие от Испании было в том, что здесь ключевые позиции в этой так называемой коалиции, где тень буржуазии обладала тенью власти, твердо оставались в руках сталинистов. Они взяли на себя полицию и армию. Они назначали людей на ключевые и командные посты. Все важные должности в гражданской службе были отданы в руки послушных исполнителей. Понятно, что за ширмой национального единства они сконцентрировали в своих руках реальную государственную власть. Они создали инструмент по своему собственному подобию – государственную машину московского образца.
Этот процесс был предельно ясным в случае с Чехословакией. Когда сталинисты вошли в страну, там не было правительства. Немцы со своими Квислингами бежали. Комитеты, сформированные массами, контролировали промышленные предприятия и землю. Сталинисты привезли из Москвы правительство Бенеша. Реальная власть, ключевые посты, были твердо в их руках. Они сохраняли главные позиции и дали буржуазии тень.
Частично для того, чтобы разбить социалистическую революцию, а частично, чтобы придти к компромиссу с американским империализмом, они позволили некоторым секторам экономики оставаться в руках частных предприятий. Но настоящая власть, т.е. вооруженные силы, была организована ими и находилась под их контролем. Это была уже не та государственная машина, что раньше. Это была  совершенно новая государственная машина, их собственное творение.
Для того чтобы пустить под откос революцию, сталинисты сыграли на шовинизме и нанесли стране страшный удар выселением Судетских немцев. Мы видим, что Клифф не замечает элемент контрреволюции, действия бюрократии по разгрому революции и саму революцию.
Конечно, попытки сталинистов сохранить компромисс с буржуазией – не будем забывать их контроль и их государственную власть – не могли продолжаться бесконечно. Тень должна иметь основу. Попытка американской буржуазии базироваться на своих опорных пунктах в Восточной Европе в форме остатков буржуазии и тех секторов экономики, которые они контролировали, с помощью по плану Маршалла, была сигналом опасности. С поразительной скоростью бюрократия начала действовать и приказала всем Восточно-европейским государствам отказаться от помощи по плану Маршалла. Вся история показывает невозможность сохранения двух антагонистических форм собственности. Хотя буржуазия была очень слаба, она начала завоевывать базу благодаря тому факту, что сохранила под своим контролем значительную часть легкой промышленности. Растущая враждебность Америки, невозможность положиться на буржуазию, их несовместимость с пролетарским государством, где у власти стоит бюрократия, заставили последнюю принять меры для завершения процесса. Здесь мы могли бы добавить, что Троцкий видел в расширении национализированной собственности в регионах с властью сталинистов,  доказательство того факта, что Россия была рабочим государством. Февральские события, на которых было сфокусировало мировое внимание, высветило драматическим образом процесс, происходящий во всех регионах с господством сталинистов. Решающим фактором было то, что сталинисты имели поддержку рабочих и крестьян в национализации и дележе земли. Все, что увидел Клифф – это то, что государственная машина осталась той же, предположительно, что была и при немцах. Нет сомнения, что буржуазия хотела, чтобы это было так!
Согласно всем наблюдателям, сталинисты, из-за их компромиссов и разочарованности масс на фабриках, вероятно потеряли бы голоса на предстоящих выборах. Буржуазные элементы набирали силу, опираясь на мелкую буржуазию в городах и среди разочарованных рабочих и крестьян. Постепенно буржуазия приобретала надежду завоевать контроль над государством и организовать контрреволюцию с помощью англо-американского империализма. Хотя бюрократия имела контроль над государственной машиной, он был сомнительным из-за того способа, которым он был получен.
Для того чтобы завершить этот процесс, как предвидел Троцкий, хотя и осторожно, бюрократия была вынуждена обратиться к массам. Они выпустили обращение к Комитетам Действия, которые бюрократически контролировались сверху, но тем не менее были относительно демократическими внизу. Сталинисты вооружали рабочих, т.е. организовывали рабочую милицию. Энтузиазм масс в этих условиях, естественно, стал очевиден. Даже рабочие-социал-демократы, которые ненавидели сталинистов и не доверяли им, с энтузиазмом участвовали в этих мерах против буржуазии. Троцкий однажды сказал, что если против льва используют ружье, то против блохи хватит ногтя. Столкнувшись со сталинским государственным аппаратом с угрозой массового движения, буржуазия оказалась беспомощной.
Однако, образование Комитетов Действия, вооружение рабочих, неизбежно означало, что развивается зародыш нового советского режима. Конечно, бюрократия быстро сумела сломать независимость масс и тотализировать режим. Были быстро проведены новые выборы по московским правилам, с одним кандидатом и строгим контролем. Перед лицом этих событий Клифф спрашивает:
“Каково же тогда будущее Четвертого Интернационала? Каково его историческое оправдание? Сталинистские партии имеют все преимущества перед Четвертым Интернационалом – государственный аппарат, массовые организации, деньги и т.д., и т.д. Единственное преимущество, которого они не имеют, это интернационалистическая классовая идеология.
Если социальная революция происходила в Восточно-европейских странах без руководства со стороны революционного пролетариата, то мы должны сделать вывод, что в будущих социальных революциях, как и в прошлых, массы будут борющейся, боевой силой, а не руководящей. Во всех буржуазных битвах борьбу вела не сама буржуазия, а массы, которые думали, что делают это в своих интересах. Санкюлоты Французской революции боролись за свободу, равенстве, братство, в то время как истинной целью этого движения было установление власти буржуазии. Это имело место в те времена, когда буржуазия была прогрессивной. В реакционных империалистических войнах чем меньше массы, представляющие пушечное мясо, знают о целях этих войн, тем лучшими солдатами они являются. Предположить, что “новые демократии” – это государства рабочих, значит принять, что в принципе пролетарская революция, так же как и буржуазные войны, основана, на обмане народа…
Если эти страны являются государствами рабочих, тогда зачем марксизм, зачем Четвертый Интернационал? Массы могли смотреть на нас только как на авантюристов, или в лучшем случае, на нетерпеливых революционеров, у которых расхождения со сталинистами были просто тактическими». (Клифф, стр. 14-15)
Клифф адресовал эти вопросы не тем людям. Фактически, он должен был задать их самому себе и дать ответ. Если его теория верна, тогда вся теория Маркса становится утопией.  Клифф думает, что если он приклеит ярлык “государственный капитализм” к феномену сталинизма, то он спасет свою совесть и восстановит “потерянную” роль Четвертого Интернационала к своему собственному удовлетворению. Здесь мы видим фетишизм, о котором говорил Маркс и который даже воздействует на революционное движение: измените название предмета и вы измените его сущность. Невозможно объяснить или проследить классовые исторические нити современных событий без существования и дегенерации рабочего государства в России.  Нужно только проследить события в Восточной Европе до Октябрьской Революции 1917 года. Для Клиффа бесполезно утверждать, что бюрократия использовала массы в Чехословакии, не задав себе вопрос о том, кто был использован в 1917 году. Не за Октябрьской ли революцией последовала победа сталинизма? Добрые намерения или субъективные желания большевистского руководства или рабочего класса не вызывают сомнений. Согласно теории Маркса, ни одно общество не уходит со сцены, не исчерпав все свои внутренние возможности. Если начинается новый период государственного капитализма – а это неизбежно вытекает из теории Клиффа, т.к. не может быть никакого экономического предела развитию производства при так называемом государственною капитализме – тогда разговоры о том, что это есть период распада мирового капитализма, сводится к пустому словоблудию. Мы имеем абсурдность новой революции – пролетарскую революцию 1917 года, органически изменившую экономику в… государственный капитализм. Мы так же имеем не менее абсурдную концепцию революции в Восточной Европе, где весь класс капиталистов был экспроприирован, чтобы установить что? Капитализм! Серьезные размышления показывают, что для Клиффа невозможно сохранить эту позицию в отношении к Восточной Европе без переноса, того же самого аргумента на саму Россию.
Клифф сам указывает на тот факт, что в буржуазной революции массы сражались, а буржуазия пожинала плоды.  Массы не знали, за что они борются, но фактически они боролись за власть буржуазии.  Возьмем французскую революцию. Она была подготовлена и имела свою идеологию в произведениях философов-просветителей: Вольтера, Руссо и т.д. Однако они действительно верили в идеализацию буржуазного общества. Они верили в идеалы свободы, равенства и братства, которые они прославляли. Как хорошо известно и как Клифф сам цитировал Маркса для подтверждения, французская Революция вышла за пределы своей социальной основы. Это привело к революционной диктатуре санкюлотов, которая вышла за рамки буржуазного общества. Как объяснял Маркс, это привело к завершению в несколько месяцев того, на что буржуазии понадобились бы десятилетия. Лидеры революционного крыла мелкой буржуазии, возглавившие диктатуру – Робеспьер, Дантон и др. – искренне верили в доктрины этих философов и пытались применить их на практике. Но они не могли этого сделать, потому что было невозможно выйти за рамки экономической основы данного общества. Они неизбежно должны были потерять власть и просто вымостили путь для буржуазного общества. Если аргумент Клиффа правилен, то можно только сделать вывод, что с Русской революцией произошло то же самое, что и с французской. Маркс был пророком нового  государственного капитализма. Ленин и Троцкий были Робеспьером и Карно Русской Революции. Тот факт, что Ленин и Троцкий имели хорошие намерения, несомненен, как и хорошие намерения вождей буржуазной революции. Они просто вымостили путь для правления нового класса, государственных капиталистов.
Таким образец, если бюрократия использовала массы в Чехословакии, и это является доказательством, что это есть государственный капитализм, то русская бюрократия ничуть не меньше использовала пролетариат в революции 1917 года. Однако эта теория не может удовлетворить никого. Тот факт, что бюрократия, поскольку Россия является рабочим государством, при всей его дегенерации, ассимилировала экономику Восточной Европы и немедленно начала развитие социалистической революции, означает что они сознательно проводили процесс, который продлился на многие годы в России. Они усилили это развитие образом России. Должно быть ясно, что без существования сильно деформированного рабочего государства, соседнего или близкого к этим странам, эти развития были бы невозможны. Либо пролетариат победит с помощью здоровой революции по классическим канонам и распространит эту революцию, либо империализм уничтожит его.
Означает ли это, что сталинисты завершили революцию, и, следовательно, нет необходимости в Четвертом Интернационале? Много раз в истории мы сталкивались со сложной ситуацией. Например, в Февральской революции в России, которая сбросила царизм, массы начали затем переходить под влияние меньшевиков и эсеров. Это значит, что массы, выполнив одну задачу – свержение царизма (политическую революцию) – создали новые барьеры на своем пути и должны были заплатить за это второй революцией – социальной революцией в форме Октября. Тот факт, что массы совершили основную социальную революцию в Восточной Европе только для того, чтобы эта революция была немедленно бюрократизирована Термидорианской бюрократией, означает, что им теперь придется платить второй революцией – политической.
Клифф должен поставить только один вопрос: каковы задачи Четвертого Интернационала в России? Они идентичны его задачам в Восточной Европе. Для того чтобы добиться социализма, массы должны иметь контроль над управлением и государством. Этого сталинисты никогда не позволят. Этого можно добиться только новой революцией. Этого можно достигнуть только свержением бюрократии в Восточной Европе, как и в России. Задачи Четвертого Интернационала ясны: бороться за политическую революцию для установления демократии рабочих – полу-государства и быстрого перехода к социализму на основе равенства. Форма собственности не будет меняться. Тот факт, что Клифф называет это социальной революцией, ничего не меняет.
Там где Троцкий находит доказательство государства рабочих в расширении форм собственности, Клифф находит доказательство обратного.
Клифф может утверждать, что если рабочий класс не имеет прямого контроля над государством, то это не может быть рабочее государство. В этом случае он должен будет отвергнуть идею, что в России вообще существовало рабочее государство, кроме, возможно, первых нескольких месяцев. Даже здесь необходимо повторить, что диктатура пролетариата реализуется через инструмент авангарда этого класса, т.е. через партию, а в партии – через партийное руководство. В лучших условиях это будет достигнуто с помощью демократии внутри государства и внутри партии. Но само существование диктатуры, ее необходимость для достижения изменений в социальной системе, уже является доказательством глубоких социальных противоречий, которые могут, при неблагоприятных исторических обстоятельствах, найти отражение внутри государства и внутри партии. Партия не более чем государство, может автоматически и непосредственно отражать интересы этого классы. Не случайно Ленин думал о профсоюзах как о факторе, необходимом для защиты рабочих от их государства, так же как и об оплоте для защиты своего государства.
Если для партии рабочего класса (социал-демократии) было возможно, особенно через его руководство, дегенерировать и оказаться неспособным непосредственно отражать интересы этого класса до свержения капитализма, то почему же для государства, созданного рабочими, является невозможным следовать той же схеме? Почему государство не может завоевать независимость от класса и паразитически жиреть на нем, и в то же время (в своих собственных интересах) защищая новые экономические формы, созданные революцией? Как мы уже ранее показали, Клифф пытается установить различие, проведя метафизическую линию в 1928 г., между тем, когда, как он думает, прибавочная стоимость не использовалась. Не говоря уже о фактической неточности, это абсолютно нежизненный способ исследования таких явлений.
В действительности, переход от одного общества к другому оказался гораздо более сложным, чем это могли предвидеть основатели научного социализма. Не более чем любой другой класс или общественная формация, пролетариат получил привилегию плавного и спокойного перехода к своему господству, и следовательно, к своему безболезненному и спокойному исчезновению в обществе, т.е. к социализму. Это был возможный вариант. Однако разложение и социал-демократии и советского государства в данных условиях было вовсе не случайным. В определенном смысле оно представляло сложные отношения между классом и его представителями и государством, которое более чем когда-либо в истории правящий класс, буржуазия, феодальный и рабовладельческий имело основание для господства. Другими словами, это отражает многообразие исторических факторов, являющихся фоном для решающего фактора, экономики.
Сравним широкий взгляд Ленина с механическим взглядом Клиффа. Ленин неоднократно подчеркивал необходимость изучения переходных периодов прошлых эпох, особенно от феодализма к капитализму, для того, чтобы понять законы перехода в России. Он обычно отвергал концепцию, что государство, возникшее в Октябре, должно следовать какой-то заранее определенной норме, или тем самым прекратить быть государством рабочих.
Ленин хорошо знал, что пролетариат, его партия и руководство не имели богом данной силы, которая привела бы гладко, без противоречий к социализму, как только был сброшен капитализм. Это несомненно единственный вывод, который должен последовать из Кантианских норм, категорически изложенных Клиффом. Вот почему Ленин заранее подчеркивал, что диктатура пролетариата будет весьма разнообразной в различных странах и при различных условиях.
Однако Ленин упорно утверждал, что при переходе от феодализма к капитализму диктатура поднимающейся буржуазии отражалась в диктатуре одного человека. Какой-либо класс мог господствовать через персональную власть одного человека. «Постфактум» Клифф очень охотно готов принять эту концепцию, насколько она применима к буржуазии. 0днако из его аргументов можно заключить, что это было бы невозможно в случае пролетариата. Поскольку господство одного человека предполагает абсолютизм, произвольную диктатуру, воплощенную в одном человеке, без политических прав для правящего класса, чьи интересы, в конце концов, он представляет. Но Ленин комментировал это только для того, чтобы показать, что при определенных условиях диктатура пролетариата могла быть реализована через диктатуру одного человека. Ленин не развил эту концепцию. Но сегодня в свете опыта России и Восточной Европы и с развитием в Китае мы можем углубить и понять не только настоящее, но и прошлое развитие общества.
В то время как диктатура пролетариата может быть реализована через диктатуру одного человека, поскольку это подразумевает отделение государства от класса, который он представляет, это означает также, что аппарат будет неизбежно стремиться стать независимым от своей основы и, таким образом, приобрести свой собственный узаконенный интерес, даже враждебный и чуждый классу, который он представляет, как в случае сталинистской России.
Когда мы изучаем развитие буржуазного общества, мы видим, что автократия одного индивидуума, с данными социальными противоречиями, служила потребностям развития этого общества. Это ясно показано правлением Кромвеля и Наполеона. Но хотя оба они стояли на буржуазной основе, на определенной стадии буржуазная автократия становится из благоприятного фактора для развития капиталистического общества препятствием для полного и свободного развития буржуазного производства. Однако диктатура абсолютизма тогда не исчезает безболезненно. Во Франции и Англии потребовались дополнительные политические революции,  прежде чем буржуазная автократия смогла превратиться в буржуазную демократию. Но без буржуазной демократии полное и свободное развитие производительных сил до рамок капитализма было бы невозможным.
Если это применимо к исторической эволюции буржуазии, то насколько же больше применимо это к пролетариату в отсталой и изолированной стране, где диктатура пролетариата дегенерировала в диктатуру одного человека?
Для того чтобы пролетариат вступил на путь социализма, необходима новая революция, дополнительная политическая революция, которая превратит бонапартистское пролетарское государство в демократию рабочих. Такая концепция совпадает с опытом прошлого. Так же как капитализм прошел через многие бурные противоречивые фазы (мы далеки еще от того, чтобы покончить с ними, свидетельствует наша эпоха), так и в данных исторических условиях обстоит дело с господством пролетариата в России. Так и по сходной реакции Восточная Европа и Китай проходят через эту бонапартистскую фазу, приводящую к неизбежности новых политических революций в этих странах для того, чтобы установить демократию рабочих как предпосылку для перехода к социализму.
Объяснение дегенерации сталинистского режима мы находим во взаимоотношениях между классом и его государство в данных исторических условиях,  а не в мистической идее, что рабочее государство, при всех условиях, должно быть идеальной рабочей демократией или трансформацией государства в класс. В конце концов, экономический  фактор, как и в буржуазном обществе, со многими подъемами и катастрофами, триумфально поднимется. Рабочий класс, обогащенный историческим опытом и извлекший пользу из его уроков, победоносно сбросит сталинистский абсолютизм и организует здоровую рабочую демократию на более высоком уровне. Тогда государство будет более или менее соответствовать идеальной форме, разработанной Марксом и Лениным.