Контрреволюция в СССР, Баранов

Баранов Владимир Евгеньевич,
Кандидат философских наук,
доцент Санкт-Петербургского политехнического университета

Баранов В. Е., апрель, 2023

ТРИ ВЕЛИКИЕ РЕВОЛЮЦИИ:
ОДИН СЦЕНАРИЙ И ОДИН РЕЗУЛЬТАТ

Три революции – это Великая английская 1643 – 1650 годов, Великая французская 1792 – 1795 годов и наша Великая Октябрьская 1917 года. Смею заявить, что они были одинаковыми по своим основным параметрам: по объективным целям, реальному характеру, структуре движущих сил, по сценариям протекания и, главное – по своим результатам. Были они антифеодальными, и их результатом стало утверждение буржуазного общества. Как и две предыдущие, наша Октябрьская революция была всенародной, общесоциальной, движимой всеми слоями и классами общества. Каждый из участвовавших в них классов сам по себе так или иначе претендовал на лидерство, на внесение в их результат своих принципов и ценностей, то одни, то другие из них подчас лидировали, предопределяя исторические пути событий и результатов. Последняя, наша Великая Октябрьская, даже пыталась опередить историческую последовательность событий, соединить в себе буржуазные и социалистические преобразования, и эти последние ей даже во многом удавались в течение нескольких лет (может быть, пяти или десяти); она смело демонстрировала миру это опережение исторической последовательности этапов развития общества. Социализм явно был возможен, он парадоксально врывался в ход мировой истории, но в конце концов – важен результат – старый мир, «как пес голодный», всё же вырвался вперед и пожрал ее социалистическую составляющую, физически истребил лидеров ее гегемона – нашего славного пролетариата, уничтожил его политическую партию и зачатки его общенародного государства… Однако, «рукописи не горят», бесследно кануть в лету наш социализм не мог, и сегодня, барахтаясь в грязи исторического потока, мы хватаемся за соломинку Великого Китая, надеясь, веря, убеждая себя, что крот истории пока что просто глубоко зарылся и задержался где-то на Востоке («Алеет Восток» – начальные слова гимна КНР), так что случившаяся с нами историческая загогулина всё же еще выправится: ну не может же быть, чтобы Исторический Прогресс остановился на капитализме, причем именно на нас и именно сейчас. Конечно, у Истории время не лимитировано, может получиться и такое, что пока солнце встанет, роса глаза выест, но диалектика, великий Гегель, конечно, на нашей стороне. Или, как говорил небезызвестный Лимонов, не всё так безнадежно, друзья: есть такая маленькая штука – пуля…

Вообще-то этим предисловием всё сказано, можно не продолжать, но я всё-таки попробую проиллюстрировать, обосновать этот свой тезис, или наполнить этот свой грубейший эскиз конкретным историческим материалом.

Итак, Великая английская революция 17 века. В штурме феодализма наряду с ее гегемоном – нарождающейся буржуазией, активное участие принимала городская беднота – ремесленники, рабочие и в селе – собственники-крестьяне, уже давно освободившиеся (или почти никогда его не знавшие) от крепостного рабства. Без участия представителей этой бедноты эта буржуазная революция была бы невозможной: они составляли ее главную силовую составляющую. Они вошли в историю под именем «левеллеры» – уравнители, сторонники освобождения и социального равенства. Их вожди – нам стоит помнить их имена – Дж. Лилбёрн, Р. Овертон, У. Олвин. Основной их документ – «Великая хартия вольностей», в которой провозглашалось, что высшая власть в обществе должна принадлежать народу – простому, трудовому, действительному созидателю всех благ. Парламент должен служить народу. Власть – только Палате общин и никакой власти Палате лордов, которых никто не избирал. Левеллеры выступали против привилегий феодалам, за свободу печати, за свободу религиозных убеждений и в целом – против феодализма. Естественно, они были авторитетны в Английской армии (потому что основная «движущая сила» армии всегда народ) – здесь они создали общеармейский Совет (первые Советы?) в 1647 году. Издали документ «Дело армии, правильно обоснованное». Генерал-лейтенант парламентской армии, лорд-протектор Англии О. Кромвель выступил в парламенте с трехчасовой речью с осуждением этого документа. Он возглавлял в парламенте партию (фракцию) индепендентов («независимых») – это нечто вроде наших меньшевиков, которые одновременно и за свободу от короля (у нас – царя) и феодалов, и в то же время так, чтобы их не обидеть. За спиной тех и других Кромвель вел переговоры со свергнутым королём Карлом II об условиях его отречения от власти. Это вызвало раздоры и споры между левеллерами и индепендентами. В этой полемике Лилбёрн издает памфлет «Разоблачение обманщиков» – с критикой соглашательства индепендентов с высшими офицерами армии. Одновременно он критикует и «грандов» – высших офицеров армии – за их соглашательство с Кромвелем, открыто обвиняет последнего в измене революции. Левеллеры создали проект конституции страны с названием «Народное соглашение» (1647) и требовали проведения общенародного референдума по этому документу. Основными положениями этого проекта были: упразднение статуса короля и лордов, ограничения функций Палаты Общин, всеобщее равенство граждан перед законом, всеобщее избирательное право. Всё это не могло не вызвать репрессий со стороны «лорда-протектора Англии» О. Кромвеля. Начались аресты левеллеров. В 1648 году арестован Лилбёрн, хотя скоро и был освобожден. Левеллеры добились суда над королем и его казни. В 1649 году была фактически создана республика, но индепенденты отказались от рассмотрения и утверждения «Народного соглашения», требовавшего республиканского строя в государстве. Между тем, в армии стали проводиться реформы: запрещены митинги, подача петиций – только через генералов, отменены армейские Советы. В марте 1649 Лилбёрн публикует манифест «Вторая часть разоблачения новых цепей Англии» с критикой нарушений прав народа грандами и Парламентом. В том же году арестованы и посажены в Тауэр Лилбёрн, Олвин, Овертон. Армейские восстания в защиту этих лидеров и с требованиями демократических свобод подавлены. Издан «Акт об измене»: никаких высказываний о тирании, узурпаторстве и незаконности властей, запрет всякой оппозиции. В сентябре 1649 издан парламентский декрет об осуждении левеллеров. О октябре – прошел суд над Лилбёрном по обвинению – ни много, ни мало – в «государственной измене». Петиции его сторонников не принимались, защиту пришлось обеспечивать самому обвиняемому. 26 октября 1649 суд вынес оправдательный приговор, тем не менее революция уже шла на спад. В 1658 году умер от тифа Кромвель. Через некоторое время монархия в Англии была реставрирована. Итог – народ как гегемон и движущая сила революции явно оказался «слаб в коленках»; при всем героизме и энтузиазме его представителей он казался скорее наивным мечтателем и доброжелателем Прогресса, Свободы, но не имел той массы и исторической энергии, которые были у класса растущей буржуазии. Не смолола еще английская История той муки, из которой можно было бы испечь белый пирог капитализма – общества динамичного, энергичного, успешного, хотя в то же время хищнического и бессовестного.

Теперь вторая часть: французская революция 1789-99 годов. Здесь примерно то же, что и в Англии: левые – правые – «болото» плюс леваки-«бешеные». Крайне революционная «гора» (заседавшие в верхних рядах парламента) и не в меру умеренная «жиронда». Нас интересует больше всего судьба этих самых «бешеных». Они были выразителями самых низов народной массы, городской бедноты, поддерживавшей революционеров, их освободителей от векового рабства у богатых. Ими, однако, пренебрегали «официальные» революционеры – как те, так и другие (то есть, как «гора», так и «жиронда»). Один из предводителей «бешеных», Жак Ру, писал такое: «В течение четырех лет одни только богатые пользуются выгодами революции. Лишь предоставлением санкюлотам продовольствия вы привлечете их на сторону революции». «Бешеные» требовали простых и наглядных реформ – прежде всего в вопросах материального обеспечения жизни: реквизиции хлеба у сельскохозяйственных производителей и продажи его городскому населению по твердым ценам, такого же установления твердых цен на всю торговлю. Но были у них и выходящие за пределы обыденности требования: установление смертной казни за спекулятивные цены; установление революционного террора по отношению к оппозиционерам; лишение этих последних всех государственных должностей; взятие в качестве заложников семей эмигрантов. Все эти «левацкие» не только с точки зрения жирондистов, но и якобинцев идеи и меры вызывали неприязнь и тех и других. Лезут-де не в своё дело, слишком-де революционны эти пустые крикуны. Однако, пусть внешне незаметно – куда там, сравнимы ли они с великими и импозантными Робеспьером, Маратом, их сподвижниками и даже оппонентами – они, тем не менее, в действительности были основной движущей силой, гарантами социальных преобразований и побед революции. Ф. Энгельс так писал об их роли в успехе революционных сил: в этой революции «буржуа, как всегда, были слишком трусливы, чтобы отстаивать свои собственные интересы… Начиная с Бастилии, плебс должен был выполнять за них всю работу… Без его вмешательства 14 июня, 5 – 6 октября, 10 августа, 2 сентября и так далее феодальный режим неизменно одержал бы победу над буржуазией, коалиция в союзе с двором подавила бы революцию и… таким образом, только эти плебеи и совершили революцию» (Энгельс – Кугельману, 20 февраля1889 г). Однако, массы всегда скромны и молчаливы, Якобинцам удалось изолировать бешеных и расправиться с ними. Сделав некоторые уступки плебейским массам, якобинцы изолировали от них этих последних; на этом движение «бешеных» фактически закончилось. 3 сентября 1793 года были арестованы Жак Ру и Варле, в 1794 арестованы Леклерк и Лакомб. В том же 1794 покончил самоубийством Жак Ру. О деле и гибели «бешеных» в свое время так отозвался Петр Кропоткин: «Это были коммунисты – предшественники анархистов». А кому нужны мечтатели-анархисты? «Преждевременно», «несвоевременно» – это лучшее, что говорим мы о них до сих пор, и это вполне справедливо. Мы часто не замечаем прочности, незыблемости Земли, на которой стоим, не замечаем народной массы, которая носит нас на своих плечах…

И третья часть этого моего грустного текста. Не заметили, не поняли этого и те наши горе-руководители, которые самонадеянно ликвидировали у нас основные достижения Октябрьской революции: диктатуру пролетариата, Советы как адекватный способ организации народом своей диктатуры, марксизм и ленинские теоретические и практические рекомендации по строительству социализма. А главное – отстранили простой народ от участия в строительстве новой жизни. Ничего хорошего не построили без участия народа, привели страну, весь международный пролетариат к разбитому корыту «перестройки» и «реформ», которые оказались элементарной контрреволюцией, остановкой маховика истории, поворотом его движения вспять минимум на два века. А народ, пожалуй, мог бы и в 17, и в 18 веке, и, тем более в веке 20, сделать свою народную социалистическую власть и жизнь, но имущество имущие не позволили ему это сделать. Они допускали народ до участия в прорыве к будущему – но только как тягловую силу, до определенных пределов, чутко чувствуя (этого у них не отнимешь!) тот момент, ту грань, за которую эту космическую энергию допускать нельзя, не потеряв себя. И так они и им подобные – сидят на шее народа уже третье (четвертое?) тысячелетие. «Когда же придет настоящий день?»

… Итак, 1917 год, две великих революции, одна против феодализма за капиталистическое устройство общества, другая – сразу за социализм, против еще не сложившегося как следует и потому полного перспективами капитализма – с намерениями и надеждами соединить эти революционные преобразования, переплести их так, чтобы из преобразований буржуазных выросли бы социалистические. Куй железо, пока горячо – Ленин вел дело подобно селекционеру, прививая растению свойства, преждевременные в ходе его стихийного развития, но глубинно скрытые и потому возможные. Такие скачки и в природе не невозможны. Так поступала сама биологическая эволюция на планете, актуализируя дремлющие в генетическом материале вида потенции.

«Апрельские тезисы» сначала огорошили большевиков: социализм, самоуправление народа, отсутствие рычагов собственности, рыночных отношений, закона стоимости, разделения труда – и движение ко всему этому прямо сейчас! Тем более им возражали меньшевики: всё это, конечно хорошо, но нельзя же так сразу, это должно стать каким-то далеким этапом в саморазвитии денежно-стоимостно-рыночных и т. д. отношений… Но Ленин, вооруженный гегелевской диалектикой, представил, что эти два процесса – капитализация и коммунизация – должны протекать одновременно, один через другой, и они смогут протекать так, если только будут осуществляться властью народа – диктатурой пролетариата. А эта последняя должна пониматься опять же диалектически, внутренне противоречиво: она должна проводиться как жесточайший контроль со стороны рабочего класса, всех трудящихся, и одновременно как самая широкая и даже «либеральная» демократия; и еще: как самая жесткая централизация и одновременно как абсолютно всенародная, поддерживаемая всем народом, каждым сознательным гражданином; и еще: как самая научно организованная, научно управляемая и одновременно доступная пониманию и участию в ней любого необразованного человека, любой «кухарки». Эта диалектика доступна пониманию, чувствованию, интуиции любого труженика – в этом Ленин ни на минуту не сомневался. Надо только гарантировать народу его участие в строительстве собственной жизни, не решать вопросы за него, позволять ему быть непосредственным участником всех социальных процессов, и тогда каждая кухарка вполне сможет управлять государством, и будет она делать это лучше профессиональных «кадров специалистов».

Как не понять и не принять такое? И ленинские большевики смело взялись за дело. Однако и на этот раз (как и в предыдущих двух Великих революциях) «не смолола еще история той белой муки, – как говорил небезызвестный Г. В. Плеханов, – из которой можно испечь белый пирог социализма». Инерция старого мира, старого мышления преемников Ленина пожрала эти начинания вождя. Народ, российский пролетариат, так же, как и их горестные предшественники – английские левеллеры и французские бешеные был лишен субъектности, отстранен от свободного и осознанного строительства новой жизни в своей собственной стране.

Нет, это случилось не сразу, многие (или некоторые?) сопротивлялись, пытались объяснить стихийному большинству партийных съездов, государственных структур, что надо выдерживать «трудную» – для них – ленинскую диалектику НЭПа, временного совпадения пролетарских и крестьянских интересов, необходимости врастания собственников-крестьян в социализм через кооперацию, смычку города и деревни, освоение крестьянами новой техники и т. д. Людьми, отстаивавшими эти непростые пути в будущее были так называемые «децисты» – сторонники демократического централизма в организации работы ведущей коммунистической партии. У нас они совершенно незаслуженно забыты. Всякого там Троцкого, Зиновьева, Бухарина так или иначе знают все, но вот Т. Сапрнова, В. Смирнова, Осинского, других (а их десятки и сотни!) у нас сейчас практически не знает никто. Кое-что о них знают сейчас из «Википедии», в которой о них написано, что Ленин называл их кричащими «громче всех крикунов», и что они грешат вроде как анархо-синдикализмом, отрицают значение централизованной Советской власти, они почти анархисты. Да, Ленин упрекал их в подобных грехах, но на фоне того, что у нас должна быть четко организованная диктатура пролетариата. Они же, еще при жизни Ленина, видели и говорили о том, что этой диктатуры у нас мало или ее почти нет, и потому нужна повышенная бдительность трудящихся относительно руководящих страной органов и структур. Собственно, в этом и была сущность их позиции. Они видели изначальный отрыв руководства общества от рабочего класса, от трудового народа и его, народа, интересов. Издавали листовки, собирали митинги, пытались превратить празднование 7 ноября 1927 года в народные манифестации против господствовавшего в стране бюрократизма, писали более или менее внятные теоретические тексты с изложением своих взглядов. Читайте «Документы децистов» – всё есть в интернете.

Один из таких текстов – «Платформа 15-ти», документ, направленный в оргкомитет по подготовке 15 съезда РКП (декабрь, 1927). Однако текст этот не был доведен до делегатов съезда, сталинское руководство партии не удостоило их знакомства с ним. А документ по тематике обширен и ответственен. В нем, прежде всего, характеризуется общая обстановка в мире как задержка мировой революции, обязывающая народ и руководство страной активно внедрять социалистические принципы жизни. Вместо этого, утверждает документ, у нас растет расслоение крестьянства на бедняков и кулаков, эти последние получили доступ в Советы, свободно используют наемный труд бедняков, зарплата рабочих отстает от роста интенсивности труда. В последние годы, написано в этом документе, у нас происходит более быстрый рост капиталистических элементов по сравнению с социалистическими. «Причиной этого является не объективная невозможность строительства социализма, а политика ЦК с ее постоянными уступками давлению мелкой буржуазии». Кроме того, ЦК почему-то взял курс на «умеренный рост промышленности», сдерживание ее роста. И делается это под демагогическим предлогом не обижать крестьян. «Политика ЦК в области промышленности настолько прониклась мелкобуржуазным уклоном, что не в состоянии разрешить не только задач строительства социализма, но даже и задачу необходимого для страны развития производительных сил».

В документе обсуждались вопросы организации труда. «На словах ЦК устами теоретиков бухаринской школы утверждает, что рабочая сила перестала уже быть товаром, а на деле устанавливает чисто капиталистический принцип оплаты труда рабочего». «На фабриках всё более устанавливается неограниченная власть администрации. Ей предоставляется безапелляционное право увольнения рабочих за проступки». Роль фабзавкомов «сводится к регистрации уволенных и принятых», и всё это – «вместо постепенного вовлечения рабочих в управление производством». Всё это стало «уже давно забытой грамотой». Партийные и профсоюзные организации «вместо борьбы против бюрократических извращений превращаются фактически в их (бюрократов – В. Б.) агентуру». «Профсоюзы перестают быть организацией «для защиты рабочих от своего государства и для защиты рабочими нашего государства» (В. И. Ленин)». Растет безработица. Продается 39 градусная «рыковская» водка. В результате всего этого «растут антисоветские настроения среди рабочих», и это невозможно изжить «ни агитацией, ни репрессиями».

Проблемы Советского государства. Авторы обращаются к «Государству и революции» Ленина. «Государство не должно превращаться в силу, господствующую над обществом», «из слуги общества – в господствующую над ним силу». «Не государство чиновников, а господство вооруженных рабочих» (глава 5, раздел 4). Но у нас – всё не по Ленину. «Вместо выборности, сменяемости и т. д. теперь ставятся ставки на грамотного чиновника». «Бюрократизация советского государства чудовищно растет». «Рабочие под угрозой «оргвыводов» голосуют за кандидатов, выставленных сверху». «Оппозиционных членов партии в Советы не допускают, хотя бы они и пользовались популярностью у рабочих». «Депутаты перед избирателями ответственности не несут. Не отвечают также и исполкомы перед Советами». «Отчеты депутатов и исполкомов перед избирателями принимают форму проповеди, не подлежащей критике». «При таких условиях рабочий избиратель к выборам относится формально, как к отбытию трудовой повинности». «Благодаря такой практике органы диктатуры пролетариата превращаются в своего рода парламентские голосующие механизмы». Предложения децистов по государственному строительству: Обеспечение преобладания в Советах рабочих и крестьян; восстановление права отзыва депутатов; оплата всех депутатов, равная с рядовыми рабочими; ротация депутатов не менее 50% в два года и др. Это удивительно, но все эти же претензии к организации нашей жизни были у меня с самого начала моей взрослой рабочей жизни. А у вас, читатель, их не было?

Партия. Налицо ее чрезвычайная бюрократизация, а это значит – ее перерождение. Резкое усиление командного стиля. Ленин говорил, что после гражданской войны нужна явная демократизация партийной жизни. «Этой правильно намеченной линии не суждено было осуществиться». «Группа членов ЦК, в руки которой попало руководство партии, смотрит на это руководство как на свою монополию. Оно взяло курс на командование партией». «В партии установлен режим неслыханного до сих пор зажима, преследования всякой критики действий ЦК». «Несмотря на то, что большинство партии было против нее, партийной верхушке удалось, опираясь на партийный аппарат, одержать победу, подавить пролетарскую часть партии и объявить ее «мелкобуржуазным уклоном»». Стали привычными чистки рядов партии. Пошла волна самоубийств (Лутовинов, Бош, Зайдлер и др.) «Созванный в такой обстановке 13-й съезд принял единогласно все резолюции, предложенные руководящей группой, которая объявила это победой ленинизма и укреплением единства партии». «Члены партии впервые приучились не говорить того, что он думают, и даже голосовать не за то, в чем они убеждены. Установилось самодержавие партийного аппарата». «Партийные комитеты на деле оказались подчиненными секретарям так же, как партийная масса подчинена комитетам». И всё это было уже в 1927 году! И всё это осталось в партии (как и во всей стране) навсегда, до моего членства в ней. А как же-де иначе? Только так!

Политика Коминтерна. Такое же и здесь. «Сползание с пролетарских позиций в вопросах внутренней политики не могло не сопровождаться оппозиционными извращениями руководства Коминтерном». «Руководство коммунистическими партиями с этого времени вырождается в командование верхушки ВКП над заграничными секциями Коминтерна». Авторы осуждают решения Коминтерна относительно протестных движений рабочих в Англии, относительно попыток Китайской компартии отмежеваться от предательской политики Гоминдана – заставили ее пойти на союз с этими китайскими меньшевиками. Политика ЦК, таким образом, всё время «сбивается с линии классовой борьбы международного пролетариата за мировую революцию на линию сотрудничества с мелкобуржуазными партиями: в Англии – во имя сохранения мира, в Китае во имя войны с империалистами». Что надо делать коммунистам? В Англии надо быть левее; в Китае надо взять линию не на генералов, а на рабочий класс. Необходимо также «восстановить в правах членов Коминтерна все те группы, которые были исключены за оппозицию против оппортунистических извращений линии Коминтерна»

Отдельно в рассматриваемом документе децистов обсуждается вопрос о перспективах социализма в нашей стране. Авторы пишут, что Ленин рассматривал денежное хозяйство, товарооборот, в целом политику НЭПа как отступление от социализма, совершаемое под жестким контролем диктатуры пролетариата. Сталинско-бухаринское руководство народным хозяйством было сведено к простому «врастанию кулака в социализм». «На эти опасности «сталинцы» и «бухаринцы» предпочитают закрывать глаза. Поэтому вопрос о борьбе капитализма и социализма в нашем хозяйстве ставится ими совсем по-иному». У Ленина было: «Либо мы подчиним своему контролю и учету этого мелкого буржуа, либо он сомнет нашу рабочую власть… как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки именно на этой мелкобуржуазной основе произрастающие (Ленин В. И. «О продовольственном налоге»)». Но сталинцы в этой диалектике ничего не понимают. «Вопрос «кто – кого» для новой теории не существует. У них он уже решен: раз промышленность уже в наших руках, то она – социалистическая; раз она социалистическая, то крестьянство неизбежно пойдет по пути социализма, ибо раз крестьянство не хочет нищеты и разорения, то оно и сумеет сделать так, чтобы этой нищеты и разорения не было. Конкретный анализ действительности заменяется этим логическим рассуждением, от которого за версту несет народничеством и которое ведет к тем же последствиям, что и народничество. Оптимистические речи о неизбежности социалистического развития деревни, рассеивающие всякую «панику перед кулаком», только способствует тому, чтобы не замечать, как «мелкобуржуазная гидра врывается во все поры нашей общественно-экономической жизни», ослабляет нашу борьбу против капиталистических элементов нашего хозяйства». «Кто не видит этого, – писал по этому поводу Ленин, – тот как раз своей слепотой и обнаруживает всю свою плененность мелкобуржуазными предрассудками».

Всё это написано это в 1927 году, но уже через год рабочий класс почувствовал на своем горле кулацкую хватку: эти доброжелательные к власти «крестьяне» поставили страну на грань голода прекращением продажи хлеба городам. Сталин ездил по хлебным районам страны, но там кулаки говорили ему: «А ты попляши перед нами вот прямо здесь на сцене этого клуба, и мы подумаем, продавать ли тебе наше зерно». И Сталин «поплясал» перед ними – коллективизацией и высылками на лесоповал. Хлебную проблему он этим решил, но не ленинским путем вытеснения кулаков социализмом, а уничтожением всего крестьянства как класса, создав колхозы, то есть насильственно огосударствив сельское хозяйство, построив всеобщий государственный капитализм. И закончилось это «перестройкой» и капитализмом сегодняшним. А уж как децисты предупреждали против такого хода нашей истории!..

«Наши государственные предприятия». «Той же схоластикой, – пишут дальше децисты, – проникнуты и рассуждения «сталинцев» и «бухаринцев» по вопросу о характере наших предприятий». «В речах т. Рыкова и т. Бухарина наша промышленность определяется прямо как социалистическая». Однако, «социализм отличается от капитализма тем, что рабочая сила перестает быть товаром». «Между тем, в условиях НЭПа рабочая сила покупается, хотя и пролетарским, государством, но на рынке и только в качестве товара и наряду со средствами производства становится одним из элементов производственного процесса». И это не просто «капиталистическая маска», как говорит Бухарин. «Называть социализмом (хотя бы и плохим) такие формы организации производства, при которых рабочая сила осталась товаром – это значит заниматься пошлейшим приукрашиванием действительности, только дискредитирующим социализм в глазах рабочих, объявлять решенной ту задачу, которая еще стоит перед нами – объявлять НЭП социализмом». Наше производство – это будто бы «сохранение капиталистических (хотя и без капиталистов) форм».

Это «приукрашивание» сохранилось в нашей пропаганде и в нашей официальной политэкономической «науке» во всё советское время. Ведь и сегодня в умах и головах наших коммунистов и партийного руководства сидит такое: ну, нет же у нас капиталистов, и не было их, не стало по крайней мере с 30 годов. А того, что наши капиталисты съежились и скукожились в государственный аппарат, того, что у нас частнособственнический капитализм сменился государственным капитализмом – этого не понимает никто. Правда, это понимал некий Ф. Энгельс, понимают сегодня некоторые члены РКРП (В. Огородников) и других партий, так это какие-то досадные частности, или даже глупости. Это стало официальной идеологией партии, в которой я состою. Но вот как об этом пишут авторы излагаемой «Платформы»: «Теоретические же измышления новых «ленинистов», претендующие стать теперь официальной идеологией партии, похожи на учение Ленина не более, чем марксизм вождей II Интернационала довоенной эпохи похож на учение Маркса». Невозможно читать без горечи и содрогания подобные моменты из этого «Заявления».

Децисты бились как рыба об лёд. Их левизна (требование демократизации жизни партии, требование правильного понимания капитализма и социализма и путей движения от первого ко второму, требования поддержки рабочего и коммунистического движения в иностранных государствах и т. п.) вызывала раздражение у руководства партии и оголтелую поддакивающую руководству критику в их адрес большинства в партийной массе. Децистам приходилось собираться тайно, в пригородах, в лесу для обсуждения проблем страны и партии. В интернетной подборке «Документы децистов» за № 13 имеется запись речи Т. Сапронова в Орехово-Зуевской конференции ВКП(б), октябрь, 1927. «Для существующих сейчас порядков в партии,- говорил он, – слово «зажим» слишком мягкое. Было бы правильнее сказать «бесправие членов партии и неограниченная власть аппарата» (шум в зале, крики, движение)». Сапронов продолжает: «Политика ЦК терпит банкротство». «Оппозиция якобы раскалывает партию. Это неправда от начала до конца. Мы только указываем на неправильности политики ЦК». «В стране растут цены, растет безработица. В 1925 она составляла 20%, в 1926-27 – 33%, в 1927/28 – (прогноз) 40%. Что должен делать в таких случаях каждый большевик-революционер? Бить тревогу, как это делает оппозиция. Что делает ЦК? Зажимает рот каждому критикующему». «Рабочие на это реагируют выходом из партии». «За последний год вышли 100 тысяч рабочих из партии. Столько же принято крестьян и служащих» Крики: «А как насчет подпольной типографии?» Сапрнов: «Руководящей фракции подпольной типографии не требуется, в ее распоряжении все первоклассные государственные типографии, все органы печати. Но на их страницы не допускаются инакомыслящие» Шум, крики: «А зачем вы в лес ходили?» Сапронов: «Руководящей фракции незачем ходить в лес. Там сыро, можно простудиться. В их распоряжении находятся все дворцы и палаты, завоеванные Октябрьской революцией. Они для оппозиции недоступны. Дворцы для оппозиции закрыть можно, ее идеи задушить нельзя. При таких условиях каждый большевик должен идти не только в лес, но в огонь и в воду во имя интересов рабочего класса». Шум, крики: «А вы за фракцию?» Сапронов: «Фракции и группировки создает не оппозиция, а вредный и губительный режим, установившийся в партии». «Первая и самая опасная фракция была создана еще в 22-23 году руководящей верхушкой. Тов. Зиновьев на XIV съезде рассказал всей партии о том, как была создана фракция, которая перед каждым заседанием Политбюро устраивала свои заседания, и с готовым решением приходила на Политбюро» «В помещении всех райкомов на квартирах ответственных работников собирались фракционные собрания с явками, паролями, с недопущением не только оппозиционно настроенных товарищей, но и так называемых ненадежных». «Перед каждым заседанием съездов фракция так называемого большинства готовила большое количество хорошо организованных отрядов крикунов, свистунов и своего рода партийных выставлял». (Шум…). «Что должен делать Центральный Комитет? Не преследовать, не душить оппозицию, а вместе с ней, вместе со всей партией, в особенности с ее рабочей частью, коллективным путем обсуждать и вырабатывать решения». «Поэтому ЦК перешел от репрессий внутри партии к методам ГПУ». «Теперь мы имеем налицо массовые обыски и аресты. В Москве арестовано более десятка большевиков-оппозиционеров». Голоса: «Это беспартийные!» Сапронов: «Формально беспартийные, но ведь исключение из партии в руках аппарата. Вы сегодня исключаете, а завтра сажаете в тюрьму. А были такие случаи, когда партийца арестовывают, везут в ГПУ, из ГПУ – в Контрольную комиссию, где отбирают партбилет, везут обратно в ГПУ». Голоса: «Это неправда!» Сапронов: «Слово «неправда» особенно не подходит для Орехова, так как у вас еще в 25 году были случаи арестов членов партии – оппозиционеров». (Крики, шум, возгласы: «Довольно! Регламент!»)

Я нарочно уделил столько места этому моменту из жизни оппозиции, чтобы показать обстановку, в которой ей приходилось бороться за свое понимание революции и свое место в ней. А место это было уготовано сложившейся сущностью данной эпохи, ее буржуазным, конкретно – мелкобуржуазным характером. Не умещались они в ней со своими пролетарскими представлениями и требованиями, не понимала и не принимала эта эпоха их представления и требования. Они и рабочие массы, чаяния которых они выражали, были воистину движущей силой Октябрьского переворота, который спас страну победной силой гражданской войны, но их было слишком мало в количественном отношении (и погибли они на фронтах гражданской в наибольшей степени) и невелико, слишком слабо было их идейное влияние в массе населения, едва пробивающегося к буржуазно-демократическим идеалам и порядкам. Народ привык подчиняться авторитетам – все равно церковным, царско-феодальным, «советским», «коммунистически»-партийным. Говорящих им правду в лицо он склонен был считать «прельстителями», подстрекателями, провокаторами – врагами. Эти «враги» требовали от народа смелости самостоятельного мышления и действия, но ему легче было подчиняться как будто сошедшему с небес великому кормчему. «Как славно быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом!». Или Акакием Акакиевичем: «Дайте мне лучше что-нибудь просто переписать!» Вы скажете мне: эка хватил! Народ ему не подходит, не дорос до социализма, ему, вроде как, давай только феодальный и даже дофеодальный, рабовладельческий тоталитаризм – так что ли? И тогда получается, что Ленин, ошибочно расчитывал на диалектику форсированного, перескакивающего через целые исторические этапы вызревания народа? Ошибался, строил иллюзии? И тогда какие претензии к Сталину? Он вроде бы более чутко почувствовал исторические возможности и запросы своего народа. Получается, что правы тут и Ленин с его диалектикой слияния и одновременного расхождения противоположностей, и Сталин с его формально-арифметической логикой приказов и подчинений. История, жизнь общества многофакторны и многовекторны, результирующая социальных сил причудливо мечется, как весенний ручей, раздваиваясь, растраиваясь, огибая препятствия, широко разливаясь в низинах. Ленин просил партию ни в коем случае не оставлять на высших постах ни Троцкого, ни Сталина. Но не сумела партия выполнить этого требования: от Троцкого избавилась, от Сталина – нет.

Сапронов, децисты – те же английские левеллеры 17 века, те же «бешеные» времен французской революции века 18-го. Основная задача обеих этих революций – свержение монархии, установление буржуазных отношений. Коммунистические поползновения низов вливались тонкой струйкой в мощный поток буржуазных настроений; их лидеры и глашатаи были, конечно, «громче всех крикунов», но слушать их было почти некому. Вот ведь сердце кровью обливается при чтении описанной выше отвратительной сцены из собрания орехово-зуевской конференции ВКП(б). Но что поделаешь? Да и сам Сапронов был уже в истерике и агонии, пребывал уже в отчаянии и предчувствии гибели.

И гибель к нему пришла, не заставила себя долго ждать. В 1927 году решением 15 съезда ВКП(б) он был исключен из партии и отправлен на три года в ссылку в Архангельск. В 1928 году эта ссылка была заменена на пребывание в Крымской АССР. (Не так ли Чернышевского «перевели» из ссылки в Якутии в по сути новую ссылку в Астрахань?) По-видимому, в Крыму в 1931 году он написал эссе «Агония мелкобуржуазной диктатуры». В 1935 году авторство Сапронова было раскрыто, и он был арестован (вместе с женой и сотрудником по оппозиции М. В. Смирновым) и посажен в тюрьму сроком на 5 лет. В 1937 году по новому обвинению в антисоветской деятельности Т. В. Сапронов был расстрелян.

Рассмотрим еще одну работу Сапронова: «Агония мелкобуржуазной диктатуры» (1931). В самом начале этой работы автор заявляет, что нет у нас никакого социализма и даже движения к нему: у нас установился эксплуататорский строй – государственный капитализм, организованный слоем правящих страной бюрократов. «Субъект эксплуатации (бюрократия) самую жестокую эксплуатацию, вплоть до фашистских методов, прикрывает словесным коммунизмом и фальшивым интернационализмом». Сапронов пишет, что у нас принято называть социалистическим общество, в котором господствует государственная собственность на средства производства. Но это совершенно не марксистское понимание социализма. «Государственная собственность на средства производства не меняет положения рабочего в обществе. Ф. Энгельс примерами доказал, что не всякое огосударствление средств производства есть их обобществление». «Если у нас средства производства национализированы, а государственная власть находится не у рабочего класса, то сам по себе факт отсутствия частной собственности на средства производства говорит о том, что изменился субъект эксплуатации (собственник), а не ее объект (рабочий класс)». Сапронов цитирует классика марксизма: «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри производства заменится планомерной сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь – в известном смысле окончательно – выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие».

Что же получилось у нас, уже к 30 годам? У нас, по сути дела, получилось нечто соответствующее предложениям Дюринга, по которым, в изложении Энгельса, «общество в целом должно стать господином средств производства лишь для того, чтобы каждый отдельный член общества оставался рабом своих средств производства, получив только право выбирать, какое средство производства должно порабощать его» (Энгельс, Анти-Дюринг). И Сапронов делает вывод: «рабом производства является каждый член нашего общества, с той только разницей, что и «орудия порабощения» он не выбирает, а его приковывают к ним «до конца пятилеток»» «Положение рабочего у нас характеризуется в основном тем же, что и во всем мире, то есть существованием его рабочей силы в качестве товара». Сказано очень жестко и очень адекватно. В самом деле, у нас, начиная с 20 годов и во все последующие советские времена «зарплата устанавливается произволом государственных чиновников; рабочие лишены даже возможности влиять на это определение». Какие горькие и справедливые слова! Нам, моему поколению, всю жизнь говорили, что у нас социализм как переход к коммунизму, к самостоятельному участию каждого человека во внесении своего труда в общие дала общества, а на самом деле наша рабочая сила была точно таким же товаром, как и на «заграничных», чисто буржуазных предприятиях. И даже хуже того: мы всегда были «лишены даже возможности влиять на это определение цены этого товара – нашей рабочей силы». Больше того, на это, пишет далее Сапронов, не могут повлиять и наши профсоюзы: они полностью лишены таких возможностей, фактически являясь элементом административной машины. И еще более того, «Законом правительства уничтожено страхование от безработицы, а сама безработица объявлена несуществующей. Безработные лишены даже хлебного пайка». «Ко всему этому прибавляется принудительный характер труда. Рабочие и служащие принудительно закрепляются за предприятиями или учреждениями даже тогда, когда предприятия на несколько месяцев закрываются, и рабочие не получают зарплаты. Голодай, но не смей уйти на другую работу – таков девиз бюрократа». «Потогонная система, практикующаяся на наших фабриках, далеко оставила позади себя такую же систему в капиталистических странах». «Коммунистический лозунг равенства издевательски называют у нас буржуазной уравниловкой, а буржуазная сдельщина (да еще прогрессивная!) – коммунистическим лозунгом». «Всю эту жестокую эксплуатацию бюрократия прикрывает якобы добровольным постановлением рабочих». Так, в Англии, пишет далее Сапронов, в 1848 году рабочий день увеличили до 10 часов. И в ответ пошли петиции рабочих: «Мы, просители-родители полагаем, что добавочный час праздности не может иметь никакого иного результата, кроме деморализации наших детей, ибо праздность – мать всех пороков», об этом пишет Маркс в первом томе «Капитала».

Подобное происходит и в деревне. «Декретированный в деревне «социализм» – «коллективизация» – проводится полицейскими мерами». Крестьяне превращаются в наёмных рабочих у государства. «С огосударствлением сельского хозяйства крестьянин работает на предпринимателя-государство как наёмный рабочий». «Разница между фабричным рабочим и «колхозником» та, что последний экспроприирован не полностью. Ему оставлены домишко, огородик и еще кое-что». Коллективизация проведена принудительно, под лозунгами «Колхоз – или Соловки», «Коммуна – или Сахалин». Торговля в стране идет по государством назначенным ценам. Внешняя торговля – по ценам, не сообразующимся со стоимостью товаров. Управляющая страной «бюрократия воспиталась не на революции, а на ее удушении. Поэтому она враждебна и революции, и рабочему классу». «Она в то же время и антибуржуазна, а потому – мелкобуржуазна». «Рабочему классу она враждебна потому, что его господство исключает существование паразитической бюрократии». «Буржуазии же такая бездарная бюрократия не нужна и излишня». «Бюрократия это прекрасно знает и потому борется и против рабочего класса, и против буржуазии». «Она же борется и против частного мелкобуржуазного хозяйства, потому что развитие последнего неизбежно ведет к развитию капитализма, а, следовательно, к потере бюрократией своего господства. Это показала политика 1923-27 годов и ее результат в 1928 году». «Отсюда ее попытки, начавшиеся в 1929 году, не опираясь на сознательную волю ни одного из классов, построить идеальное бюрократическое, госкапиталистическое хозяйство». Удивительно правильный и точный анализ нашей государственности и нашей хозяйственности! Именно так и было в нашей стране во все годы ее существования после ленинских попыток построить социализм. Сапронов заключает: «Это хозяйство с точки зрения научного социализма не может быть подведено ни под какое другое определение, как своеобразный, уродливый госкапитализм». Такая система хозяйствования может держаться только на внеэкономическом насилии, и потому она нежизнеспособна.

Сапронов не упоминает, но аналоги подобной организации общественного производства можно увидеть в так называемых «Аракчеевских поселениях» 30 годов 19 века. В этих хозяйствах, образованных на основе армейских подразделений, по команде пахали и сеяли, убирали урожай и т. п. Наш «социализм» – нечто подобное. Но, пишет Сапронов, «ни одно капиталистическое предприятие и двух месяцев не могло бы выдержать конкуренции при таком хищническом производстве». «Не пролетариат и крестьянская беднота могут так безжалостно расхищать свой труд, а это может делать безответственная, бесконтрольная паразитическая бюрократия». Такой строй нежизнеспособен: он не только не социалистичен, но он и не буржуазен, более того, он даже и не феодален: это просто рабовладельческий строй, вытесненный исторически очень давно феодализмом и тем более – капитализмом. Именно против такой нелепости и глупости выступал Тимофей Сапронов. И был прав в своем протесте: такой строй смог как-то мобилизоваться и победить даже фашизм в Великой Отечественной войне, но в конечном счете он всё-таки рухнул, оставив нынешнюю Россию позади многих капиталистических стран по степени развития производительных сил. Кто может возражать против этой простой истины!

В лучшем случае государство, построенное у нас Сталиным, является, по Энгельсу, «идеальным совокупным капиталистом». «Если у нас, – пишет далее Сапронов, – нет буржуазии, у власти находится бюрократия, она же распоряжается средствами производства, а рабочий остается наёмным рабом, то характер производства от этого социалистическим не делается». И заключает: «Только ренегаты коммунизма могут госкапиталистическое хозяйство отождествлять с социалистическим». И далее он пишет о том, что Энгельс прекрасно показал, что огосударствление железных дорог Бисмарком в Германии в 19 веке не было социализмом ни в малейшей степени. И далее следуют пророческие слова нашего гонимого защитника подлинного социализма: «Вся политика бюрократического режима, концентрация средств производства города и деревни в его руках и его неумение организовать производство при удушении рабочего класса с неизбежностью ведет к передаче средств производства в руки отечественной и мировой буржуазии». А ведь именно так у нас и получилось!

О государстве. В этом разделе Сапронов дает общее представление марксистов (Энгельса, Ленина) о государстве как «особой организации силы» в обществе; о том, что пролетариату государство нужно, но только «отмирающее», «засыпающее». Цитирует Энгельса: «Первый акт… – взятие во владение средств производства от имени общества – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства». И далее из Энгельса: «Рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе употреблявшуюся против него, машину угнетения, а, с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников, объявляя их всех без всякого исключения сменяемыми в любое время». И пишет далее: «Так поступала Парижская коммуна, так поступал пролетариат после Октябрьской революции. И то, и другое пролетарское государство погибло – первое в бою с буржуазией, второе – после победы над буржуазией от рук ренегатов коммунизма, от рук своих собственных чиновников». «Государственная власть изменила рабочему классу, узурпировав его права, отняла у него средства производства и направила их против пролетариата, на его угнетение». «Рабочий класс как творец новой жизни, как сознательный строитель социалистического общества не существует. Он снова превратился в наёмного раба на производстве и в политически бесправного в стране». «Государственные чиновники из слуг рабочего класса превратились в его повелителей, в его поработителей и эксплуататоров». «Теперь партия, профсоюзы, фабзавкомы огосударствлены, а сами Советы как органы диктатуры пролетариата давно перестали существовать, от них сохранились лишь вывески» (вспомним: и Ленин употреблял эти слова: «вывески» и «словечки»). «Наше государство не только не отмирает, его отрицательная сторона чудовищно растет». «Крестьянство из союзника пролетариата превратилось в его противника. Оно выступило против социалистической политики, за свободный товарооборот, и подкрепило свои требования Тамбовом и Кронштадтом». Оппозиция в дискуссии 1923 года и позднее пыталась сопротивляться этому перерождению, но «большинство (ее) руководителей не поняли глубины перерождения, не поняли того, что нужно было брать власть теперь или никогда». «Армию оппозиции громили, а ее руководители стояли руки по швам». «Оппозиция китайской стеной отгораживалась от рабочего класса, пытаясь решить все вопросы внутрипартийным порядком. Но партия с 1923 года была уже парализована». «Воспользовавшись такой ситуацией, бюрократия, громя пролетарскую часть партии, повела открытую мелкобуржуазную крестьянскую политику, ярким выражением которой были лозунги «Лицом к деревне!», «Промышленность, не забегай вперед!», «Реже шаг!» и так далее.» «Был взят курс на сбытовую и кредитную кооперацию в противовес колхозам и совхозам». «Пять лет мелкобуржуазной утопической политики (1923 – 27) не могли не привести страну к кризису». А кризис этот – крестьяне саботировали в 1929 году продажу хлеба государству, пряча урожай до весны, когда цены еще более повысятся. Государство ответило на это «сплошной коллективизацией». А в ответ оно получило крестьянские бунты. «Волна крестьянских восстаний настолько была грозна, что бюрократия считала дни и часы своего господства». Подавили эти восстания, пишет далее Сапронов, «кровью и железом» и «обещаниями отменить экспроприацию мелких собственников». В результате, заключает автор, в настоящее время (1931) мы имеем «агонию мелкобуржуазной диктатуры».

Мировой революционный процесс. Сегодня, пишет автор, из-за поражения социалистической революции в России приостановлен мировой революционный процесс. «Поражение революции и создавшиеся госкапиталистические формы хозяйства с диктатурой бюрократии – явление мирового порядка» (курсив мой – В. Б.). Это гениально! С тех пор (условно – с 1930!) в мире, действительно, прекратились социалистические революции и пошел только процесс установления государственного капитализма. «Реакция в разных странах приняла разные формы. В России – форма «азиатского социализма» и азиатской деспотии, в Италии – фашизм, в Польше – пилсудчина, в Англии – консерватизм, на Балканах – тоже своеобразный фашизм. Режим каждой страны имеет свои специфические особенности, но сущность его одна – реакция как следствие поражения социалистической революции». И далее Сапронов пишет, что лучшей помощи мировой буржуазии придумать трудно. Она во всем мире говорит своему пролетариату: «Если ты хочешь коммунизма, то получай сталинский хаос и созданную им нищету. Выборы в английский парламент – хороший тому показатель». «По свидетельству Бернарда Шоу и по признанию органа ЦК компартии Англии, английские избиратели были насмерть испуганы анархией большевизма, под которой подразумевался сталинизм. Трюк удался: рабочие проголосовали за консерваторов».

Что же делать в такой исторической ситуации? Надо готовиться к новой борьбе. В мире, несомненно, «наступает второй тур империалистических войн и социалистических революций». «Мы должны разъяснять рабочему классу, что с этой политикой и мелкобуржуазной диктатурой коммунисты ничего общего не имеют – это политика ренегатов коммунизма». «На наших фабриках не социализм, а капиталистические формы эксплуатации, не соцсоревнование, а ультрабуржуазная потогонная система. В деревне нет колхозов, а есть государственные предприятия принудительного характера, там не социализация, а экспроприация мелких собственников, в том числе и крестьянской бедноты». «Называть наше хозяйство социалистическим – значит делать преступление перед рабочим классом и дискредитировать идеи коммунизма, следовательно, косвенно помогать буржуазии». «Наша цель остается прежней – коммунизм; средство – социалистическая революция и диктатура пролетариата; отсюда и должна быть борьба не только с буржуазией, но и со всеми теми, кто подменяет всякими мелкобуржуазными бреднями идею коммунизма».

На этом текст данного документа обрывается.

Текст, конечно, горячий, страстный. Но это – форма, по существу же я ни в чем не могу возразить его автору. Я с ним полностью согласен и скажу даже больше: я всегда, всю мою жизнь мыслил и представлял себе нашу историю примерно так, как ее дает наш великий и неудачливый оппозиционер Сапронов. Я никогда не был сторонником или почитателем Сталина, никогда не верил официальной пропаганде, представлявшей наш строй как социалистический, наши колхозы как коллективные и коллективистские хозяйства. Я всегда был в «оппозиции» нашему строю и нашей политической жизни. Я читал Ленина, Энгельса – и видел, что ничего из положений и наставлений этих наших учителей в нашей жизни не осуществлено и не осуществляется, что наша жизнь идет полностью вразрез с их представлениями о социализме, перерастающем в коммунизм. Я видел вокруг себя только ложь и ложь и только недоумевал: как же это можно чтить Ленина, Маркса и Энгельса и делать всё наоборот, и при этом, самое гнусное, представлять народу, что у нас всё делается по Ленину и Марксу с Энгельсом. Это – удивительный парадокс психологии, массового сознания, это – массовое умопомрачение, нелепая вера в то, что не существует. И это делалось на протяжении десятилетий, целых людских поколений, и сегодня большинству не стыдно и не ужасно, как же может быть, существовать, наличествовать такое массовое искривление, выворачивание зрения, мышления, мировоззрения, всей человеческой психики!

Как строилось советское общество после смерти Ленина?

Сменившее ленинскую гвардию руководство страны реализовало все худшие опасения основателя советского государства. Государственный капитализм (недостроенный и неполный) по существу «вырвался из рук» пролетариата, освободился от контроля со стороны его диктатуры. И это произошло, прежде всего, из-за того, что сама эта диктатура была свернута и заменена всевластием бюрократического аппарата, диктатурой «кадров, которые решают всё».

В 1924–27 гг. был отвергнут план индустриализации и добровольной коллективизации. Принят курс Бухарина – Сталина на развитие фермерско-капиталистических отношений в деревне (“врастание кулака в социализм”). Изданы законы, разрешающие найм батраков, аренду земли.

Произошли изменения в политической сфере. Были преданы забвению предостережения В. И Ленина о строгом отборе лиц в правящую партию: отменён кандидатский стаж для лиц разного социального происхождения и положения. В 1924г. был проведён “Ленинский призыв”, в результате которого партия пополнилась рядами не только честных людей, но в большой мере карьеристами.

К 1928 году образовалось значительное расслоение крестьян: выделились 6% индивидуальных крестьянских хозяйств (кулаков), которые держали в своих руках 60% товарного хлеба, но “врастать в социализм” не собирались. В ноябре 1928 года страна оказалась на пороге голода: государственные заготовки составили лишь 60% от плановой нормы. В коллективные хозяйства входили всего лишь 3% крестьян.

Резко снизился жизненный уровень трудящихся. Введено распределение по карточкам основных продуктов питания.

В 1929 году был отменён введённый ещё царским правительством сухой закон. Стала продаваться водка лицемерной крепости 39 градусов. Был забыт завет Ленина, что если мы начнём изымать деньги у населения не предоставлением товаров и услуг, а продажей водки, то мы пойдём не вперёд к социализму, «а назад к капитализму».

В 1930 году на предприятиях вместо “треугольников” (дирекция, профсоюзная и партийная организации) было введено единоначалие администрации. Тогда же была ликвидирована важная форма диктатуры пролетариата на заводах – фабзавкомы. В эти же годы была ликвидирована ленинская рабоче-крестьянская инспекция («Рабкрин»). По существу, это отстранило рабочих от распоряжения продукцией, финансами, вопросами найма и увольнения. Это были уже последние удары по диктатуре пролетариата.

Конституция 1936 года покончила с соединением законодательной, контрольной и исполнительной власти в одном органе – Советах, породив Верховный совет, которого по советской конституции 1918 года не существовало. Создавалась фактически система разделения властей; государственная администрация (вертикаль исполнительной власти) фактически выходила из-под подчинения Советской власти. То есть создалась политическая надстройка, традиционно принятая в капиталистическом обществе, соответствующая капиталистическому способу производства, так как производственные округа были заменены территориальными. Была отменена многостепенность выборов депутатов, что лишало преимущества рабочих при голосовании. Открытое голосование сменилось тайным. Безальтернативность выборов, заранее заготовленный список кандидатов в депутаты Верховного Совета узким кругом лиц без широкого обсуждения массами соответствовал предшествовавшей капитализму политической надстройке – диктатуре узкого круга лиц, автократии, самодержавию.

Введение единоначалия на предприятиях сопровождалось отменой партмаксимума и образованием фонда директоров (1936 год) куда стекались 4% плановых доходов и 50% всех остальных.

Была отменена практика заключения коллективных договоров (1934 год). Заработная плата стала определяться только правительством и по его указанию главками и администрацией предприятий.

Большая разница в заработной плате администрации и рабочих становились нормой: директор – 2000 руб. в месяц, инженер –1500 руб., квалифицированный рабочий 200–300 рублей, а на сдельной работе (основная масса рабочих) – 110–115 рублей в месяц (в 18 раз меньше, чем у директора!).

В 1936 году вновь была введена паспортная система и прописка.

Возросли привилегии депутатов и чиновников. Так, в соответствии с решением Верховного Совета СССР от 17 января 1938 года председатели и заместители председателей Совета Союзов и Совета Национальностей получали по 300 тысяч рублей в год. Депутаты Верховного Совета по 120 тыс. руб. в год плюс 150 рублей за каждый день сессии. Не отставали доходы и Председателя Верховного Совета РСФСР и его заместителей: по 150 тыс. руб. в год (средняя зарплата рабочих и служащих составляла тогда 3000 руб. в год).

Правящая коммунистическая партия фактически была отстранена от власти, перерыв между 17 и 18 съездами составил 5 лет, а между 18 (1939) и 19 (1952) съездами прошло 13 лет!

Съездов профсоюзов не было 17 лет! (1932–1949).

Далее, в послевоенные годы экономическая и политическая системы общества продолжали дрейфовать в сторону всё более открытых рыночных отношений, ориентировки предприятий на прибыль (“Косыгинская реформа” 60-х годов), увеличение привилегий хозпартноменклатуры, отстранение трудящихся от участия в управлении страной.

Выросшие в 70-е годы производительные силы требовали от социалистически настроенной общественности отказываться от традиционных валовых показателей в оценке работы предприятий, искать новые показатели, такие, как, например, чистая продукция. Однако хозпартноменклатура, почувствовав угрозу своей власти над собственностью, затормозила эти поиски и тем самым – развитие производственных сил, дискредитировала эти показатели тем, что стала определять ими всё, вместо того, чему они предназначены были служить по теории Маркса. В результате вновь вернулись к валовому показателю, который не был пригоден для стимулирования роста производительности труда, темпов роста производства, поскольку включал в себя повторный учёт стоимостей, был “инициатором” вымывания из производства дешёвых товаров, приписок, завышения цен и других затратно-расточительных действий.

Пресекались социалистические инициативы трудящихся в сельском хозяйстве. Так, был задавлен замечательный эксперимент кукурузовода Первицкого, в Казахстане умер в тюрьме Худенко, осужденный за то, что он в два раза повысил зарплату рабочих своего семеноводческого совхоза при трех-четырехкратном росте производительности труда. В Тюмени непризнанным и в нищете скончался народный академик Т. С. Мальцев.

Наконец, печально знаменитые Волга-Чограй, инициативы переброски стока сибирских рек в Среднюю Азию, массовая коррупция, теневая экономика взяток всё более расшатывали страну.

В результате всех этих смещений уже в 30-е годы у нас не только не получилось социализма, но само движение к нему было остановлено. Не было выполнено главное ленинское условие: «сохранение полной демократии». Диктатура пролетариата (и в лице Советов, и в лице преданной рабочему классу партии, и в лице профсоюзов) была контрреволюционно разрушена, страна остановилась на фазе госкапитализма, который и был назван социализмом.

Движение страны фактически было развитием, укреплением освобожденного от власти народа госкапитализма: скрытым от народа накоплением сил бюрократического аппарата для открытого буржуазного переворота, который и произошел в 80 – 90 годы. Не «агенты влияния», не «предатели» Хрущёв или Горбачев, а громадный, зародившийся в 20 – 30-е годы бюрократический класс завершил буржуазную контрреволюцию, всегда дремавшую в недрах революции и практически начатую сразу после смерти В. И. Ленина. Всё это произошло по причине нарушения руководством страны ленинского завета ни в коем случае не использовать созданную буржуазией государственную машину, не строить новое государство на принципах ее работы. Её необходимо взорвать и заменить единственным – диктатурой пролетариата, то есть массовым самоуправлением трудящихся, возглавляемых преданной им партией, то есть «государством», отмирающим с самого момента своего возникновения.

Стихия упоения властью у руководящей элиты общества была столь сильна, что задуматься о том, что такое диктатура пролетариата, что такое переходный период от капитализма к социализму, что такое товарное производство и как оно связано с отчужденной собственностью, наймом, капитализмом и почему оно недопустимо в социализме, задуматься о том, как всё это понимали классики, совсем современный Ленин, просто внимательно их прочитать и добросовестно взглянуть вооружёнными теорией глазами на то, что сам делаешь – задуматься об этом было некому, а кто пытался, тому не позволяли. С Лениным закончилась эпоха искреннего, откровенного, научного анализа жизни и подлинно демократически принимаемых решений. Наступила эпоха лжи и страха. Читая работы Ленина, отчёты съездов его времени и сравнивая их с подобными текстами, начиная с 27–29 годов, невозможно не прийти к таким ощущениям. Социалистическая революция захлебнулась на самом взлёте, не справилась с первой же трудностью очищения себя от услужливых невежд, которые, как известно, опаснее врага. Не было выполнено то условие, что народ должен быть достаточно просвещен, чтобы контролировать собственных правителей, о чем писал ещё Марат: «Для того, чтобы народ не попал снова в ярмо, он должен быть всегда на страже против своих вождей и всегда уметь судить о них по их делам»[1]. Об этом же писал и Энгельс в Анти-Дюринге, и Ленин в «Государстве и революции». Это азбука марксизма, и этой азбуки не освоил наш народ, или ему не дали ее освоить.

Поворот к использованию достижений нашего госкапитализма (которые, конечно были, и немалые – индустриализация, научно-техническое развитие, передовая организация народного образования, военный потенциал и многое другое), к его преодолению и, тем самым, к действительно социалистическим преобразованиям (реформам) мог быть сделан и в 30-е годы, и тем более в 60 – 80-е. Однако, чтобы совершить этот прыжок в социализм (собственно, в коммунизм), надо было иметь значительный потенциал доброй воли: нужно было назвать вещи своими именами, признать у нас существование госкапитализма, то есть частной (не общественной), отчуждённой от трудящихся государственной собственности, найма, товара рабочая сила, товарного производства, рыночного хозяйства и т. д. Но самое главное – нужно было назвать социального субъекта этого государственного капитализма – «совокупного капиталиста» – бюрократический «класс», живущий за счет эксплуатации наёмных трудящихся и всеми фибрами своей сущности устремленного к реставрации простого, первоначального, индивидуалистического рыночного капитализма. Но такое могла сделать только партия рабочего класса, не сросшаяся с госаппаратом, то есть с самим этим бюрократическим слоем. И это было бы в условиях 60 – 80 годов не что иное, как очередной этап социалистической революции, организованный рабочим классом, возглавляемым зрелой и научно подготовленной коммунистической партией. Вместо этого рабочие, трудящиеся поддержали буржуазную критику нашего бюрократического правления. Во внутренней борьбе устремленного к буржуазности бюрократического слоя рабочие приняли сторону его наиболее активной фракции. Наше общество упустило в 80-е годы эту возможность перехода к коммунизму. В нём не оказалось ни зрелого рабочего класса, ни ленинской, революционной и теоретически зрелой партии, ни лидеров масштаба В. И. Ленина.

Бюрократический же слой (т. е. наши сегодняшние капиталисты) совершили чудовищное историческое злодеяние: они разрушили государственный капитализм, и заменили его капитализмом частнособственническим (отсюда такая трогательная забота нынешнего режима о «мелком и среднем бизнесе), сбросили до 50% производительных сил, отбросили страну на 50 лет назад в экономическом отношении и на 100 лет в политическом. И всё это для того, чтобы удержаться у власти и за счёт десятикратного снижения жизненного уровня трудящихся стократно увеличить свои личные доходы.

Госкапитализм поддерживался, строился и укреплялся методами даже не буржуазными (экономическими и буржуазно-демократическими). Он обеспечивался методами волевыми, командными, административно-юридическими – внеэкономическими, феодальными. Вершиной и олицетворением феодальной составляющей нашей жизни той эпохи, несомненно, был культ личности Сталина – явление абсолютно немыслимое даже для капитализма и уж тем более для социализма и коммунизма. Опасность такого «социализма» предвидели К. Маркс и Ф. Энгельс в «Манифесте коммунистической партии», предостерегая будущие поколения коммунистов от сползания на позиции «феодального» и «мелкобуржуазного» социализма. Читайте 3-ю главу «Манифеста»!

Чувствуя на себе пошлость возрожденных элементов феодального прошлого, наш народ в массе своей в 80 – 90 годы поддержал тех, кто активно выступил против этого феодализма, за более современную организацию жизни, за капитализм. Это, конечно, не делает чести нашему народу, но больше – его руководству, не сумевшему его правильно воспитать. Сегодняшняя удивляющая всех политическая пассивность народа обусловлена, с одной стороны, тем, что у него всё еще не иссяк кредит доверия к буржуазным разрушителям командно-крепостнического феодализма, а с другой – тем шоком, который вызван обрушившимся на него, не имеющего к нему необходимого иммунитета, сегодняшним террористическим первоначальным капитализмом.

Возвращаясь к теме «трех революций», в качестве послесловия следует к этим трем добавить кратчайший обзор еще хотя бы двух «социалистических» революций 20 века: Кубинской и Китайской. Они проходили, произошли по точно такому же сценарию, что и три первоначальные антифеодальные преобразования: в Англии, Франции и у нас. Все они начинались как народные движения по существу к социализму, движущей силой всех трёх были народные массы, трудящиеся. Но во всех трёх народ был оттеснен от гегемонии, сам он, своими силами объективно не мог довести свои начинания до вразумительного конца. Не смолола мельница истории нужной ему муки, сработала только мельница классовая, противопоставляющая друг другу людей в обществе на начальствующие и исполнительские слои, по сути – классы. «А счастье было так возможно!» Ну почему бы людям не сбросить иго закона стоимости, законов разделения труда, материального стимулирования и т. п.? Почему не жить всем равными друг другу, в «едином человечьем общежитии»? Зачем нужен эти НЭП, прибыль, торговля и прочее? Эти вопросы не давали покоя Че Геваре, всем кубинцам – впрочем, как и всем нам вплоть даже и до сегодняшнего дня. А честного и наивного кубинского команданте они просто сводили с ума, подвигали к яростным спорам с «великими мира сего» в лице руководителей Советского Союза и в конце концов привели к фактическому самоубийству. Он, подобно Сапрнову, тоже бился как рыба об лёд с жестокой необходимостью непонятной исторической закономерности и покинул родину, ушел от поста премьер-министра новой страны, которая была вынуждена жить по-старому: лучше уж он будет в революционных боях сдвигать людей с «экономических» форм жизни, чем участвовать в возвращении к однообразию жизни отчужденной. «Ошибка СССР, – писал он, – состоит в том, что материальный стимул понимается лишь в смысле капиталистическом, хотя и централизованном». «Всё проистекает из ошибочной концепции – желания построить социализм, не меняя последний по существу. Это ведет назад к гибридной системе, которая заводит в тупик с трудом замечаемый, который заставляет идти на всё новые уступки господству экономических методов, то есть вынуждает к отступлению». «Мой тезис состоит в том, что изменения, произошедшие в связи с нэпом, настолько глубоко отразились на жизни советского общества, что наложили отпечаток на весь последующий этап его истории. И результаты эти обескураживающие: капиталистическая надстройка во всё более отчетливой форме влияет на производственные отношения и конфликты, вызванные этой «гибридизацией», которую обозначил нэп, решаются сегодня в пользу надстройки: происходит возвращение к капитализму» (Че Гевара. Отрывки из экономических рукописей 1966 года. («Пражских тетрадей»)).

В 1963 (или 64) году в Советский Союз приезжал Фидель Кастро. Он не мог не посетить Ленинград – родину советской социалистической революции. Он хотел близко пообщаться с советскими людьми. Но наши руководители объявили его болеющим, простуженным и держали под строгим контролем в гостинице на Кировском проспекте. Не выдержав заточения он чуть ли не из окна туалета вырвался на улицу и ходил по Кировскому в напяленном на него армейском бушлате с воротником из искусственного меха. Он хотел близко видеть советских людей, он жал встречным руки… Но его быстро вычислили и препроводили назад в гостиницу. Это мне рассказывали кубинские студенты, жившие в нашем общежитии. Потом было выступление Кастро перед рабочими Кировского завода. И он, выступая перед ними физически отстранил назначенного начальством переводчика, и его стали переводить студенты. Он говорил долго и страстно – о том, что надо уходить от материального стимулирования и переходить к руководствованию рабочей сознательностью и совестью, о том, что социалистическая революция не должна замыкаться в рамках одной страны, а распространяться на весь мир – и выдавал прочие подобные левые идеи. А в следующую ночь в нашем общежитии исчез портрет Хрущева, который потом нашли в мусорном баке с исцарапанным лицом.

Немного о Китае и «великой китайской культурной революции». Я учился в Ленинградском университете с 1960 по 1965 год. В моей группе был один китайский студент по имени Цзя Чунчжен. Мы с ним жили в одной комнате в общежитии. Где он теперь, и жив ли старик? Или его вообще смыло волной культурной революции? Он был ярый сторонник этого национального бешенства («бешеные» в Англии 17 века?). Он распространял в нашей среде китайские пропагандистские книжечки (на русском, конечно, языке), которые требовали от читателя, от нас, восстать и подняться против советского правительства и развязать мировую войну против давно уже прогнившего капитализма: не стоит бояться этой войны, говорил нам Чунчжен, ведь ваша же пропаганда говорит, что если первая мировая война дала социализм в одной стране, а вторая – в системе стран, то третья непременно даст социализм во всём мире. И ничего, что в этой войне погибнет половина человечества, зато вторая половина сразу окажется в коммунизме! Это не анекдот, это я сам слышал от моего уважаемого однокурсника. Мы ему возражали, мы его критиковали от имени законов исторического материализма (мы были уже на первом курсе убежденными диалектиками) – он сопротивлялся, горячился, и, когда мы наседали на него с язвительными эпитетами, он просто истерически плакал, снимая свои близорукие очки, чтобы протереть их от слёз. Тогда мы от него отставали, торжествуя победу.

Что же происходило в Китае в те достойные слёз годы? Хунвейбины, «перевоспитание» интеллигенции – разбивание молотками пальцев музыкантам, исправительные лагеря в пустыне Гоби для инакомыслящих, кампании по истреблению воробьев, малые доменные печи в каждом деревенском китайском дворе, бесплатная одинаковая для мужчин и женщин одежда – синие штаны и куртки (вспомним «Утопию» Томаса Мора!), бесплатное питание, массовое пение гимнов родине и Мао Дзедуну, массовые заплывы членов Политбюро во главе с его Председателем через широченную Янцзы. И даже больше того: прямые угрозы «классовому предательству» Советского Союза и обещания отправить на советский фронт армию в сто миллионов китайских винтовок! И реальные попытки ринуться на Россию на острове Даманском… Ну, чем не победившая революция левеллеров или французских бешеных? Или наших Сапроновых? Этот последний был реальным подстрекателем к мировой войне с капитализмом. «Громче всех крикунов», как же так? А как же гений революции М. Горький: «Безумству храбрых – поём мы песню»?

Сегодня Китай вроде как освободился от былого массового революционного психоза. Новое время – новые песни. Тысячелетняя история страны дает основания для более масштабных шагов в будущее. Объявлена столетняя программа подготовки предпосылок для начала перехода к социализму, а пока – государственный капитализм под руководством коммунистической партии: ни более, ни менее, как столетний период НЭПа. Материальное стимулирование, капиталистическая конкуренция, «обогащайтесь», подъём жизненного уровня населения (уже оставили позади нашу страну), технический прогресс, освоение Космоса, миллионеры, миллиардеры, мировая экономическая экспансия, вовлеченность в мировую гонку вооружений. Обыкновенная капиталистическая страна, госкапитализм как новая социально-экономическая формация, распихивающая локтями страны старушки Европы и исторически новоявленные Соединенные Штаты… Что это? Буржуазное соскальзывание с НЭПа, когда останутся одни только «коммунистические флажки со словечками»? Как бы не так, очень может быть, что это действительно единственный и верный исторический путь. Может быть действительно утер нос всем нашим левым и правым светлым гениям и великим кормчим усталый на вид и грустно улыбающийся Дэн Сяопин? Может быть Китай еще спасет нас в предстоящем последнем, решительном и окончательном бою? Ведь сами мы явно не справимся.

И еще (заодно уж) несколько слов еще об одном нашем горестном соотечественнике Эвальде Васильевиче Ильенкове. Уже после университета, в 1968 году я прочел его книжку «Об идолах и идеалах» и почувствовал себя его абсолютным единомышленником: он открыл мне глаза: мы, действительно живём, жили до сих пор, в плену идолов нашей идеологии, называющей нашу жизнь социалистической, коммунистической и т. п. Я устремился к Ильенкову, поехал к нему в Москву проситься к нему в аспирантуру. Побеседовав со мной, он великодушно согласился стать моим Учителем, но – судьба! – кафедра философии Запорожского машиностроительного института, где я тогда работал, не дала мне рекомендации в аспирантуру – с устной формулировкой: не созрел ты ещё, Баранов, для научной философской работы. Кто его знает, может быть им было виднее. Но я об Ильенкове. Он впервые в нашей идеологии, опираясь на адекватное знание Гегеля и Маркса, заявил, что строится у нас не социализм, а самый обыкновенный и пошлый капитализм под демагогическим прикрытием марксистских фраз. Это открытие видимо ошарашило его самого. Он пытался донести его до общественности своими публикациями, пытался убедить в его истинности одного из честнейших людей того времени – ректора Ростовского университета, сына А. А. Жданова Юрия Александровича Жданова, но всё бестолку. И он, как я где-то о нем прочел, «впал в ипохондрию», говорят, жутко пил и в конечном счете покончил самоубийством. Я не могу похвастать, что я прочел всего Ильенкова, но каждая его строка открывала для меня меня самого, я давно и навсегда стал только ильенковцем, но до сих пор живу среди людей, считающих, что у нас был построен социализм, и построен он был Сталиным, и был он действительно и развитым, и окончательным, и что негодяй Хрущев из чувств личной мести своему хозяину оклеветал его и выбросил его тело из Мавзолея, и, следовательно, нам надо сегодня вернуться к нашему великому кормчему, потому что без него – никуда.

Итак, три великие революции, три скачка человечества из феодализма в капитализм. Они совершились и совершаются на наших глазах, мы видим их вокруг себя ежедневно и в деталях. Но, как справедливо говорится, самое трудное – видеть то, что лежит непосредственно перед твоими глазами. Потому что мы видим не просто глазами, а, прежде всего мозгом, его, этого чудака, предвзятостями и предрассудками. Видим чаще всего то, что хотим видеть, а не то, что есть на самом деле. И горе тому, кто иногда срывает с наших глаз эту дурацкую оптику. Но хватит, уже повторяюсь.

Вот теперь я, худо-бедно, написал то, что думаю об этих трех великих Революциях.

——————————

[1] Газета «Воля». № 1. Спецвыпуск. Апрель, 1992 г.

Баранов В. Е., 1996 г.

Не в бровь, а в глаз, или «Коммунистический манифест» о нас

Всем нам известен «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса. Всем известно, что в нем есть третья глава: «Социалистическая и коммунистическая литература». Но признайтесь, братья коммунисты, мы сегодня не очень помним её содержание. Она какая-то темная, в ней речь идет о каких-то неведомых нам позапрошловековых глупостях, для нас сегодня вроде бы и неактуальных. И тем не менее давайте возьмем в руки 4-й том наших классиков и перечитаем эту главу. Она небольшая, всего-то 10 страниц. А я подскажу, процитирую, на что обратить внимание, чтобы мы почувствовали, что все, что там написано гениальными молодыми людьми, все – про нас, и нам не в бровь, а в глаз.

Наши классики задались благородной целью предостеречь нас от ложных вариантов понимания социализма и, соответственно, путей его строительства. Они просят, даже, можно сказать умоляют нас со страниц этой главы: делайте как угодно, только не так, как предлагают перечисленные ниже социалистические писатели. Сделаете так – провалите дело социализма! И ведь мы провалили это дело, разве не так?

Итак, берем 4-й том, читаем. Существуют три ложных социалистических направления:

реакционный социализм,
консервативный, или буржуазный,
критически-утопический.

Первый, кроме того, подразделяется на три потока:

а) феодальный,

б) мелкобуржуазный,

в) немецкий, или «истинный».

С 1-а и начнем. Феодальный социализм – это «наполовину похоронная песнь – наполовину пасквиль, наполовину отголосок прошлого – наполовину угроза будущего, подчас поражающий буржуазию в самое сердце своим горьким, остроумным, язвительным приговором, но всегда производящий комическое впечатление полной неспособностью понять ход современной истории» (с. 448). То есть мы, феодалы тоже против буржуазии, значит мы тоже социалисты. Рабочие – против буржуазии, значит мы – за рабочих! И мы построим им социализм, как они того очень хотят. Или как того хотим и захотим мы.

Разве у нас не было такого «социализма»? Разве наши директора, партийные боссы, министры, председатели колхозов не вели себя как отцы родные, совершенно как феодалы, ведя суд и расправу во вверенных им заводах и колхозах? Разве народ не жил при них на протяжении трех поколений в перманентных «временных трудностях», оторопело наблюдая, как все более жиреет начальство и как все более богато живут наши братья-рабочие на Западе? И разве наши феодалы-коммунисты не «размахивали нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы вести за собой народ» (там же)? И дальше у классиков язвительное: «но всякий раз, когда он (народ) следовал за нею (т. е. аристократией, т. е. нашей бюрократией), он замечал на ее заду старые феодальные гербы и разбегался с громким и непочтительным хохотом». Некоторые – верные сталинисты – до сих пор не разбегаются, но в массе своей народ более прозорлив, и он ведь отвернулся от наших «членов партии и правительства», как только наша новоявленная буржуазия предприняла штурм этих «социалистов» в 1991-93 годах. Разве не так, товарищи? Народ проявил достаточное историческое чутьё, предпочтя в 90-х годах капитализм как состояние общества более прогрессивное, чем феодализированный советский «социализм». И этот кредит доверия буржуазной демократии не исчерпан в народе до сих пор. Однако, вернуться в брежневское поцелуйное лицемерие? Только не это!

Непыльно устроившись на нищете рабочих, наши новые старые феодалы принимали активное участие «во всех насильственных мероприятиях против рабочего класса» (вспомним коллективизацию, Новочеркасск, 1962 года, восстание берлинских рабочих 1953 года) и, «вопреки всей своей напыщенной фразеологии, не упускали случая подбирать золотые яблоки с дерева промышленности», променивая красивые фразы о социализме на барыш от торговли «овечьей шерстью, свекловицей и водкой». Не так ли получилось у нас? В 1929 году был отменен сухой закон, и стала продаваться 39 градусная «Рыковка». А ведь великий Ленин говорил, что если мы начнем изымать деньги у населения не посредством предоставления товаров и услуг, а водкой, то мы пойдем не вперед к социализму, а назад к капитализму.

Феодальный социализм всегда идет рука об руку с поповским. Социализму у нас придали колорит христианского аскетизма. Народ должен быть бедным, чтобы он больше ценил нескудеющую руку государства. Но: «нет ничего легче, как придать христианскому аскетизму социалистический оттенок. Разве христианство не ратовало также против частной собственности, против брака, против государства?»

Я не прав, осуждаете меня? Но ведь точно, был у нашего социализма этот христианско-феодальный колорит. Наши верховные «руководители партии и правительства», не умея организовать общество иначе, строили его на манер нищенской христианской общины, противостоящей «вечному Риму» – мировой буржуазии. Ей они грозили «нищенской сумой» своего народа, сами сидя у него на шее, наживаясь на его нищете торговлей ширпотребом и водкой.

Феодальным и одновременно средневеково-христианским было у нас совершенно неприличное явление культа личности. Оно немыслимо в условиях буржуазной демократии, но даже и в феодальном обществе цари и короли не смели настолько боготворить свою персону. Культ личности – это возвращение даже не к феодальной, а к предшествующим формациям: рабовладению с его обожествлением императоров-цезарей и к азиатскому способу производства с его первобытно-мифологическими пережитками. Уничтожив церковь и религию внешне, наше общество по существу восстановило их социальные функции – «Сим победиши», в качестве средства манипулирования сознанием и способа стимулирования трудового энтузиазма, социального согласия, то есть смирения. Съезды партии заменили собой церковные соборы, пленумы ЦК – папские энциклики, пропаганда решений съездов и пленумов, трудовые вахты в честь очередных съездов и т. п. заменяли собой религиозные литургии, посты и праздники.

Так что, подходит, очень подходит к нашему «развитому» марксистское предупреждение о недопустимости феодально-христианского социализма.

Но более того, к нам подходит и пункт 1-б – «Мелкобуржуазный социализм». Мелкобуржуазный класс – мелкие торговцы, крестьяне – тоже штурмуют буржуазное государство и, в случае победы пролетариата, примыкают к нему. И зачастую в силу своей многочисленности (в СССР, в Китае) удушают эту победу в своих объятьях. Они оказываются даже более «революционными» и более «социалистичными», чем рабочий класс. В своем страхе перед крупной буржуазией и всем, что с нею связано (государство, централизация производства, общественный порядок и контроль, дисциплина и т. п.) они кажутся ужасно передовыми и деятельными. «Но по своему положительному содержанию этот социализм стремится или восстановить старые средства производства и обмена, а вместе с ними старые отношения собственности и старое общество, или – вновь насильственно втиснуть современные средства производства и обмена в рамки старых отношений собственности, отношений, которые были уже ими взорваны и необходимо должны были быть взорваны» (с. 450). Ну разве не это было у нас? Вместо организации или, хотя бы осознанной устремленности к неотчужденной собственности, к вытеснению найма, уничтожению зарплат, денег, товарного производства и товарообмена, вместо преодоления циркуляции финансов, ориентировки предприятий на прибыль (скрытую до реформ Косыгина и явную после них) – вместо всего этого «цеховая организация промышленности и патриархальное сельское хозяйство – вот его последнее слово» (с. 450). Это – не в бровь, а в глаз «Экономическим проблемам социализма в СССР» И. В. Сталина. Вместо развитого госкапитализма, жестко контролируемого диктатурой пролетариата и тем самым шаг за шагом превращаемого в безрыночный социализм, Сталин предлагал внедрять прямой продуктообмен между промышленностью и колхозами, лишенными всякой не только политической, но даже и хозяйственной субъектности. В указанной работе Сталина понятие «диктатура пролетариата» не упоминается вовсе, зато активно используются термины «руководящие органы», «кадры, которые решают всё».

И далее – уже в глаз Брежневу с Сусловым: «В дальнейшем своем развитии направление это (т.е. мелкобуржуазный социализм) выродилась в жалкое брюзжание» (с. 451). Не «развитой ли социализм» с его раздражающей всех коммунистической демагогией имели здесь в виду наши уважаемые классики?

Обратимся, далее к пункту 1-в – «Немецкий или “истинный” социализм». Маркс и Энгельс пишут, что этот социализм наполняет французские революционные лозунги своим тарабарским содержанием, представляя свою болтовню, как истинный социализм. «Он был подслащенным дополнением к горечи плетей и ружейных пуль, которыми эти правительства усмиряли восстания немецких рабочих» (с. 452). Не берлинское ли восстание 1953 года провидели здесь наши классики? То есть, это опять же о нас, только у нас и правительство, обслуживающее рабочих плетьми и пулями, и социалисты, оправдывающие это соображениями необходимости «дисциплины и порядка», «обострения классовой борьбы по мере строительства социализма», были, как говорится, «в одном флаконе».

Диктаторский сапог и усы великого кормчего – это не пролетарская, это, конечно же, мелкобуржуазная, для нас – крестьянская идеология. «Вытканный из умозрительной паутины, расшитый причудливыми цветами красноречия, пропитанный слезами слащавого умиления, этот мистический покров, которым немецкие социалисты прикрывали пару своих тощих «вечных истин», только увеличивал сбыт их товара среди этой публики» (с. 453) – то есть не среди ли нас, господа-товарищи мелкобуржуазно мыслящие коммунисты? Вышли мы все из народа, а народ этот – на 90% крестьяне… Иной социализм мелкобуржуазный бунтарь-крестьянин придумать не может, поэтому с таким социализмом он вполне соглашается. И тогда для них то, что было у нас в 30-50 годы – это и был социализм, а потом-де пошла проклятая волна буржуазного перерождения. Ведь так мы подчас и зачастую мыслим!

Теперь давайте посмотрим на второй вариант социалистических теорий – «Консервативный, или буржуазный социализм».

Это вам не бунтарский, истинный, левацкий, направленный против всего буржуазного мира, против западных монополий и т. п. социализм. Это как раз наоборот, это такой «социализм», когда «известная часть буржуазии желает излечить общественные недуги для того, чтобы упрочить существование буржуазного общества» (с. 453). Разве не такое общество получилось у нас сразу после смерти Ленина, в эпоху разгула НЭПа и «врастания кулака в социализм»? Подобно тому как наши бюрократы, подмяв Советы и Партию, превратились в местечковых феодалов, мнящих себя социалистами, они же, и может быть в еще большей степени, превратились еще и в таких хозяев жизни – капиталистов, жаждущих исправить общество своими, на свой салтык производимыми усовершенствованиями. Они стянули разрозненную собственность частных капиталистов в единую государственно-капиталистическую, назвав это экспроприацией буржуазии и установлением общенародной собственности, то есть социализмом, а то, что они оставили эту собственность отчужденной от труженика, что оставили найм рабочей силы, зарплату, товарное производство и товарный обмен, т. е. торговлю и прочие «капиталистические прелести», так это ничего, пропагандисты растолкуют народу, что и при социализме остаются и найм, и рынок, и зарплата, и деньги.

У нас сложилось сверхмонопольное тоталитарное капиталистическое общество с практически полным отстранением трудящихся от собственности, власти, организации хозяйствования, культуры. За годы советской власти наш народ постепенно забыл о возможности собственной субъектности, о своей былой революционности, о том, что от него в обществе что-то зависит. Народу 70 лет внушали, что на фронте организации и управления обществом все уже сделано, и ему ничего не остается, как жить счастливой жизнью исполнителя. «Как сладко быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом!». Но лучше вот сами Маркс и Энгельс: «Другая менее систематическая, но более практическая форма этого социализма стремилась к тому, чтобы внушить рабочему классу отрицательное отношение ко всякому революционному движению, доказывая, что ему может быть полезно не то или иное политическое преобразование, а лишь изменение материальных условий жизни. Однако под изменением материальных условий жизни этот социализм понимает не уничтожение буржуазных производственных отношений, осуществляемое только революционным путем, а административные улучшения, осуществляемые на почве этих производственных отношений» (с. 454). Ну, не о Сталине ли и его эпохе говорят здесь классики? Ведь, как было уже отмечено, в своей работе «Экономические проблемы социализма в СССР» он ни разу не употребил термин «диктатура пролетариата», ни разу не упомянул о какой-либо субъектности трудящихся в процессе, как он писал, перехода «от социализма к коммунизму». В качестве такого субъекта он видел только «руководящие органы» партии и правительства, рабочим же, народу эта руководящая мать-кормилица и цены снизит, и зарплату повысит в 2, даже в 3 раза, и квартиры даст, и развивающее личность политехническое образование обеспечит. Рабочим останется только единогласно голосовать за такие мудрые решения и отеческую заботу и улучшать свою материальную жизнь повышением производительности труда. Кто знает, что это такое, согласится, что это самая бесцеремонная богдановщина, реализация махистского «принципа организации», марсианский «социализм», изложенный А. А. Богдановым в его фантастическом романе «Красная звезда». Известно, что, прочтя этот роман, Ленин сказал: «Нет, сей махист безнадежен», и вскоре последовало исключение Богданова из ЦК РСДРП(б) а затем и из партии большевиков. Сталин же, осуществив богдановский «социализм» так организовал дело, что смог избежать подобной критики. И достиг этого простейшим способом: «Нет человека – нет проблемы».

Вернемся, однако, к «Манифесту». Осуществляя свой «социализм», пишут Маркс и Энгельс, буржуазия даже улучшает жизнь трудящихся (верно ведь: снижение цен, общественные фонды, шведский социализм!), но это – действия «ничего не меняющие в отношениях между капиталом и наемным трудом, в лучшем случае – лишь сокращающие для буржуазии издержки ее господства и упрощающие ее государственное хозяйство» (с. 454). При всей этой благостной благотворительности все превращается в жуткую демагогию. «Свободная торговля! в интересах рабочего класса; покровительственные пошлины! в интересах рабочего класса; одиночные тюрьмы! в интересах рабочего класса – вот последнее, единственно сказанное всерьез слово буржуазного социализма» (с. 454). «Социализм буржуазии заключается как раз в утверждении, что буржуа являются буржуа в интересах рабочего класса!». И ведь точно! Все это было у нас. Сталинское оправдание товарного производства при социализме – в интересах рабочего класса; монархически-авторитарная власть – «в интересах построения социализма». Наши сталинисты и сегодня говорят, что сам культ личности (если, скрепя сердце, они признают, что он все-таки был) был формой диктатуры пролетариата (!), и это было благо, потому что дай эту диктатуру самому рабочему классу, он обязательно устроит анархию и пропьет свою страну. И при этом они кланяются Ленину и – сегодня – носят в кармане коммунистический партбилет.

И, наконец: «3. Критически-утопический социализм и коммунизм».

Не видя (когда его еще не было как активной политической силы) или не желая видеть пролетариат в качестве субъекта истории, некоторые «социалисты» стремятся быть субъектами за него. «Они не видят на стороне пролетариата никакой исторической самодеятельности, никакого свойственного ему политического движения». И тогда: «место общественной деятельности должна занять их личная изобретательская деятельность, место исторических условий освобождения – фантастические условия, место постоянно подвигающейся вперед организации пролетариата в класс – организация общества по придуманному ими рецепту. Дальнейшая история всего мира сводится для них к пропаганде и практическому осуществлению их общественных планов». Они добры и сострадательны к рабочему классу, но не более того: «Только в качестве этого наиболее страдающего класса и существует для них пролетариат» (c. 455).

Кажется, комментарии здесь излишни, настолько все это про нас. Это ведь и Сталин, и Хрущев, и Горбачев, и Зюганов. И те, кто говорит сегодня, что диктатура пролетариата может существовать и в форме диктатуры партии, и даже в виде диктатуры личности. Важна мол, устремленность, цель этой диктатуры, а кто ее осуществляет – не важно.

Теоретически утопический социализм (как и утопический либерализм, например, программа 500 дней Явлинского) – это не что иное, как известная субъективная социология, когда закономерности общества не открываются в нем самом «при помощи головы», а берутся «из головы» (Ф. Энгельс) и навязываются обществу. Философски это кантианство, конкретно – неокантианство, махизм, еще конкретнее – богдановский «принцип организации», о котором выше уже говорилось. Не самодвижение масс, не разрешение реальных противоречий общества людьми, сознательно ставшими на ту или иную сторону противоречия, не реальная политическая борьба осознающих себя социальных субъектов – а организующие усилия специалистов, профессионалов, «руководящих органов», осчастливливающие безвольно-потребительскую безликую человеческую массу своими «историческими решениями».

Все это, все это было и было в нашей стране. И классики как в воду смотрели, размышляя о судьбах социализма и беспокоясь за нас, дураков. Для них диалектика строительства нового общества была, в общем-то, достаточно понятной. Но оказывается, что для их «верных учеников и гениальных последователей» она осталась тайной за семью печатями. И, что особенно грустно, это остается тайной и сегодня для большинства в наших коммунистических (я даже не имею в виду КПРФ) партиях.