На новом повороте
Кризис советского хозяйства и пути выхода*
* Настоящий документ получен на иностранном языке, на который он был переведен в интересах конспиративной пересылки. Первой страницы не хватало. Некоторые места остались неразборчивы. Перевод сделан редакцией «Бюллетеня».
Между фактами экономической жизни СССР и их отражением в газетах и даже в официальных отчетах — большое расстояние, которое возрастает. Правда о действительном положении на предприятиях не находит себе дороги наружу. Наскоки бесчисленных контролеров служат только для того, чтобы найти виноватого. Производство везде значительно ниже уровня намеченного плана.
Снижение темпов имеет глубокие причины в нарастании диспропорций. Каждое производство, как бы ни были велики затраченные усилия, ограничивается своим минимальным элементом. Большие строительства задерживаются иногда второстепенными причинами или после завершения не могут быть приведены в действие из-за тех или других препятствий, недочетов или нехваток. Недостроенный завод или работающий не полным ходом, иногда работающий всего на 20 — 30% своей мощности, снижает общий коэффициент роста, висит камнем на фактическом выпуске продукции. А так как диспропорций накопляется все больше, и они принимают все больший масштаб, то снижение общего коэффициента роста становится неизбежным результатом.
Важнейшей причиной снижения производительности труда, повышения себестоимости и снижения качества продукции при одновременном увеличении брака является плохое, недостаточное, нерегулярное снабжение рабочих и порождаемая этим нервная неустойчивость.
Сейчас не может быть, конечно, и речи о выполнении пятилетки в четыре года (фактически — в четыре года и три месяца. Ред.). Нехватки и прорывы накоплялись в разных областях, и именно в этом последнем году обнаружились с непреодолимой силой. Недостаток какой-нибудь отдельной части, иногда сравнительно незначительной, на заводе задерживает все производство. Десятки тракторов выходят, например, без радиаторов. Каждый трактор статистически готов, скажем, на 95 или даже на 99%. Но практически он совсем не готов. Нехватка радиаторов имеет, в свою очередь, не случайный характер: другой завод не доставляет для них необходимого металла. И это, опять-таки, имеет свои объективные причины. Конечно, все эти препятствия в конце концов устранимы; но для этого нужно время. Вечная работа под кнутом ведет не к устранению накопляющихся диспропорций, а, наоборот, к их возрастанию. Каждый завод работает впопыхах. Правильная организация производства, особенно важная при конвейерной системе, не совершенствуется, а, наоборот, разлаживается. Так происходит, например, с автомобильным заводом в Н. Новгороде. Вся администрация бегает из цеха в цех, на склады и снова по цехам, чтоб как-нибудь на сегодняшний день извернуться, добыть нехватающую деталь и пр. Так дело тянется до крупного срыва, после чего посылаются бригады «Правды», ЦКК и много других понукателей, которые шлют телеграммы, ищут виновного, издеваются над «объективными причинами» и все сводят к «свободной воле», т.е. к мускулам и нервам рабочего.
Самой тяжелой из объективных причин, нарушающих планомерное развитие хозяйства, является, конечно, взаимоотношение между промышленностью и земледелием. По этой линии задача не только не разрешена, но руководители совершенно разучились правильно ставить ее. Основную задачу НЭП'а Ленин формулировал в свое время, как создание экономической смычки между городом и деревней. В течение ряда лет слово смычка составляло центральный пункт всех статей и речей. Нас, левых оппозиционеров, обвиняли прежде всего в том, что мы своей политикой ускоренной индустриализации можем нарушить смычку. Сейчас слово «смычка» совершенно вышло из употребления. Вы его никогда не встретите в статьях печати. Если б кто-нибудь из ораторов позволил себе напомнить о смычке, его бы, пожалуй, обвинили, как контр-революционера. Считается как бы само собою разумеющимся, что задача смычки разрешена самым фактом коллективизации большинства крестьянства и что этой темы не нужно больше вообще поднимать. Бюрократия в этом вопросе, как и во многих других, подставляет форму вместо содержания. На самом деле административная коллективизация не только не разрешила проблемы смычки, но — на данной стадии, в данной конкретной обстановке чрезвычайно осложнила и, в известном смысле, затруднила разрешение этой проблемы.
Обеспечить смычку может только правильный, нормальный, выгодный для обеих сторон обмен продуктов между городом и деревней, между промышленностью и сельским хозяйством. Будет ли этот обмен строго «эквивалентным», в марксовом смысле слова, или будет отклоняться от эквивалентности, и насколько, на этом можно здесь не останавливаться. Практически вопрос стоит не так. Крестьянин должен получать в обмен на свой хлеб продукты промышленности на условиях, не худших, чем те, какие были при капитализме: таков самый низший предел смычки. Разумеется, смычка будет гораздо прочнее и надежнее, если (когда) советская промышленность начнет доставлять крестьянину в обмен на хлеб и пр. свои продукты на условиях более выгодных, чем не только условия дореволюционной России, но и нынешние условия мирового рынка. С этого момента взаимоотношения между городом и деревней, между рабочими и крестьянами будут серьезно ограждены от мирового капитализма не только монополией внешней торговли и армией, но и своей собственной экономической выгодностью, что важнее всего.
Так мы, левые оппозиционеры, всегда понимали проблему смычки. Поэтому, мы в свое время пустопорожнему лозунгу «лицом к деревне» противопоставили серьезный экономический лозунг «промышленностью к деревне». Поэтому же мы всегда выдвигали на первое место проблему ножниц промышленных и сельскохозяйственных цен. В растворе ножниц мы видели важнейший критерий успехов и неудач советского хозяйства и даже устойчивости всего здания диктатуры. Мы возвращаемся к этим азбучным вопросам потому, что они сейчас сознательно вытравляются из памяти партии. Между тем, все наши товарищи совершенно солидарны в том, что проблему смычки надо сейчас во что бы то ни стало выдвинуть на передний план. Действительное осуществление смычки означало бы устранение принудительности из области экономических взаимоотношений города и деревни. Задача в том, чтоб крестьянству было выгодно производить как можно больше и как можно больше сберегать из своих продуктов, чтоб иметь возможность продавать их, т.е. обменивать на изделия государственной промышленности.
Укрепление смычки должно было бы автоматически улучшить продовольственное положение городов, не говоря уже о самой деревне. В основе своей вопрос о смычке (или в обратном виде, вопрос о ножницах) сохраняет всю свою силу, как по отношению к колхозам, так и по отношению к индивидуальным крестьянским хозяйствам.
Проделанный опыт совершенно достаточен, чтоб призадуматься над его результатами и поставить заново целый ряд коренных вопросов. Руководящие сферы не позволяют поднимать проблему смычки в общем виде; но так как продовольственная нужда держит за горло все хозяйство, то правящим приходится так или иначе давать практический ответ. Они стали при этом целиком на путь эмпирических поправок, отдельных затычек и паллиативов.
Заводам приказано стать на путь самоснабжения: заводить свои огороды, свое свиноводство, кролиководство, куроводство и пр. С другой стороны, тем же заводам приказано производить, помимо своей основной продукции, предметы широкого потребления, вне плана. Директора заводов, технический персонал и комячейки больше всего, пожалуй, вынуждены сейчас ломать свою голову над тем, как, при данном основном производстве, создать второе, в известном смысле — паразитическое производство. Автомобильный завод выделывает ложки и вилки, или платяные щетки, или топоры и пр.
Эти две новые отрасли хозяйства: «свое собственное» земледелие при промышленности и своя паразитическая промышленность при основном производстве, не только ведутся вне рамок плана, но и явно подрывают его основы. В стороне от совхозов и сплошных колхозов создается раздробленное, «кустарное» сельское хозяйство, которое отнимает у рабочих много времени, а у заводов, т.е. у государства, много средств. С другой стороны, вне пятилетнего плана создается на заводах-гигантах кустарное производство предметов широкого потребления, опять-таки целиком за счет плановых отраслей промышленности.
Необходимость в чрезвычайном сельском хозяйстве при заводах и в чрезвычайной промышленности «ширпотреба» возникла из-за катастрофического обнаружения отсутствия смычки между плановой промышленностью и крестьянским сельским хозяйством, как коллективизированным, так и индивидуальным. Решение вопроса ни в каком случае не может, однако, лежать на пути случайных поправок, пристроек, паллиативов. Необходимо пересмотреть основные планы и основные методы хозяйствования, в направлении смягчения диспропорций и, прежде всего, в целях достижения сколько-нибудь приемлемого товарообмена между городом и деревней.
Прежде всего намечаются, по нашему мнению, следующие неотложные мероприятия:
1. Решительно пресечь инфляцию. Стабилизировать червонец на реальной основе, путем введения бюджета, в том числе и индустриального, в границы реальных хозяйственных возможностей. Вернуть червонцу возможность выполнять роль орудия хозяйственного расчета.
2. Отказаться от принудительного сохранения нежизнеспособных колхозов. Выработать ряд мер практического характера, направленных на то, чтобы распад этих мнимых колхозов на индивидуальные хозяйства не нарушил интересов бедняцких колхозников и не отразился слишком болезненно на продовольственном и сырьевом положении страны.
3. Формально и открыто ликвидировать политику административной «ликвидации кулачества, как класса», которая фактически подорвана в корне рядом декретов последнего года. Имея в то же время в виду, что восстановление частной торговли неизбежно ускоряет и углубляет дифференциацию деревни, как между колхозами, так и внутри колхозов, провести строго продуманную систему мер ограничения эксплуататорской деятельности кулачества.
4. Поставить наиболее жизнеспособные колхозы в такие технические и экономические условия, чтоб они, совместно с совхозами, могли широко обеспечивать питание промышленности и городов.
5. В основу второй пятилетки положить действительные, а не фальшивые результаты опыта первой пятилетки. Признать, что хозяйственные диспропорции, предшествовавшие пятилетке, усугублены ею и приняли угрожающий характер. Высшим критерием второй пятилетки сделать смычку.
6. Выработать реальные коэффициенты роста, как для промышленности в целом, так и для отдельных предприятий на основе действительных технических и экономических данных опыта. Важнейшим элементом каждого промфинплана должны являться: 1) обеспечение предприятия рабочей силой надлежащей подготовки; 2) обеспечение рабочей силы нормальными условиями существования; 3) достижение определенных качественных стандартов, вне которых промышленный процесс превращается в фабрикацию брака.
7. Серьезной опасностью для всего хозяйства является ухудшение всех видов калькуляции и отчетности и чрезвычайное снижение достоверности всякого рода статистических данных, связанных с пятилетним планом и вообще с хозяйственным положением страны. Вырваться из фальшивой статистики можно лишь, если вообще покончить с системой бюрократической лжи. Очистить и оздоровить хозяйственную атмосферу может только партийная, профсоюзная и советская демократия.
8. Отдать себе ясный отчет в том, что предстоящий тяжелый хозяйственный перевал, неизбежный даже при переходе к правильной политике, будет способствовать в той или другой мере возникновению или временному укреплению буржуазно-реставраторских течений, в том числе и в известных слоях пролетариата. Возрождение большевистской партии, в качестве самодеятельного пролетарского авангарда, является в этих условиях вопросом жизни и смерти для диктатуры пролетариата. Чтобы произвести перемену экономического курса, нужно прежде всего отказаться от сталинского режима, который душит партию и хозяйство и грозит погубить диктатуру.
9. Годы кризиса были крайне слабо и бессистемно использованы советским правительством — в хозяйственном, Коминтерном — в агитационном отношении. Эти две стороны дела, как не раз указывала левая оппозиция, могут и должны быть тесно связаны друг с другом. При правильном подходе к мировому хозяйству можно было бы гораздо шире использовать затруднения капиталистического мира для того, чтобы смягчить наиболее острые диспропорции в советском хозяйстве и уже тем одним поднять жизненный уровень масс.
Вопрос о взаимодействии советского хозяйства с мировым капиталистическим хозяйством нужно поставить практически в центре внимания европейских и американских рабочих масс, в частности безработных. Дело идет не только о возможных кредитах и заказах, но о развернутом плане, выходящем за пределы Советского Союза и охватывающем капиталистические страны. Как ни несовершенен наш советский опыт, но он впервые позволяет показать, с цифрами и фактами в руках, те грандиозные, притом совершенно близкие и непосредственные возможности, которые открываются перед плановым хозяйством, если распространить его на передовые капиталистические страны.
* * *
Уместно будет вспомнить по поводу последнего пункта, как Ленин ставил в свое время вопрос о концессиях. Мы приведем здесь две обширные цитаты, которые, насколько мы знаем, ни разу не приводились за последнее время, а между тем они замечательно ярко освещают вопрос.
«Если внимательно прочитать, — говорил Ленин 27 ноября 1920 года на собрании секретарей ячеек московской организации, — и еще раз прочитать декрет от 23 ноября о концессиях, вы увидите, что мы подчеркиваем значение мирового хозяйства и делаем это умышленно… Мы переходим к области экономики и предлагаем положительную программу строительства перед всем миром. Мы переносим вопрос в антикапиталистическую плоскость. Мы выступаем и говорим: мы беремся весь мир построить на рациональных экономических основах, а что это правильно — нет сомнения. Нет сомнения, что, если как следует взяться работать с современными машинами, при помощи науки можно восстановить немедленно все мировое хозяйство».
Дальше он говорит в той же самой речи:
«Мы выдвинули перед вами всемирную программу, рассматривая концессии с точки зрения мирового народного хозяйства. Это экономически бесспорно. Ни один инженер, ни один агроном, ставящий вопрос о народном хозяйстве, не сможет этого отвергнуть. И многие капиталисты говорят: «без России не будет прочной системы капиталистических государств», но мы выступаем с такой программой, в качестве строителей всемирного хозяйства по другому плану… В декрете о концессиях мы выступаем от имени всего человечества с экономически безупречной программой восстановления экономических сил мира на почве использования всего сырья…»
Эта постановка вопроса целиком и полностью подходит к нынешнему мировому положению и является прекрасным обоснованием той политики, на которой вот уже третий год настаивает левая оппозиция: выдвинуть пятилетний план сотрудничества с важнейшими капиталистическими странами, показав, уже не при помощи априорных соображений, а на основании русского опыта, что если «как следует взяться работать с современными машинами, при помощи науки можно восстановить немедленно все мировое хозяйство». Разумеется, мы собираемся это сделать не на капиталистических началах, а «по другому плану», т.е. через международную социалистическую революцию.
* * *
Мы не выдаем эти первые наброски за какую-нибудь законченную платформу. Без обсуждения выработать ее невозможно. Отсутствие партийной демократии вдвойне тяжело отражается на левой оппозиции. Во всяком случае, мы думаем, что левая оппозиция СССР должна поспешить с выработкой своего коллективного мнения, как это ни трудно при нынешних условиях.
* * *
В то же время мы считаем своевременным и неотложным открыто заявить теперь же от имени левой оппозиции (большевиков-ленинцев), что мы более, чем когда-либо, преисполнены готовности оказать правящей ныне фракции все возможное содействие в деле обороны страны от внешних опасностей и ее выведения из экономических затруднений.
Мы уже не раз заявляли, что чувство мести не есть политическое чувство. Мы этим чувством никогда не руководились и не намерены руководиться. Разумеется, для воспитания партии необходима серьезная и открытая проверка политики годов фракционной диктатуры сталинцев. Но и эту критическую работу мы, с своей стороны, вполне готовы направить к цели взаимного понимания и соглашения.
Мы готовы приложить все усилия к тому, чтобы переход от нынешнего явно нездорового и явно несостоятельного режима к режиму партийной демократии был произведен с наименьшими потрясениями и опасностями, с наименьшим числом личных жертв, наконец, с наименьшей затратой драгоценного времени.
Прекращение полицейских репрессий против большевиков-ленинцев, освобождение и возвращение всех заключенных, сосланных и высланных должно явиться первым сигналом на пути к возрождению ленинской партии.
По поручению группы товарищей
Н.
М.
Ленинград-Москва, июль 1932 г.
Заявление
большевиков-ленинцев (международной левой оппозиции Коммунистического Интернационала) конгрессу против войны в Амстердаме
Опасность новой мировой войны становится все более очевидной. Причины опасности незыблемо установлены марксизмом.
Производительные силы человечества давно уже переросли как рамки частной собственности, так и границы национальных государств. Спасение человечества — в социалистическом хозяйстве, основанном на мировом разделении труда. Под влиянием консервативного руководства пролетариат не выполнил своевременно свою революционную задачу. Расплатой за это явилась мировая война 1914—1918 годов. Демократические сторонники мирного развития, противники революционных методов несут прямую ответственность за десятки миллионов убитых и искалеченных в империалистической бойне.
Полтора десятилетия, протекшие после того, показали, что мир империализма ничего не забыл и ничему не научился. Его внутренние противоречия еще более обострились. Нынешний кризис раскрыл страшную картину социального разложения капиталистической цивилизации, с явными симптомами начинающейся гангрены. Спасти человечество может только хирургическое вмешательство пролетарской революции.
Правящие классы мечутся и томятся в кольце безвыходности. Финансовые трудности и страх перед народными массами заставляют их искать облегчения на пути сокращения вооружений. С другой стороны, воздвигая все более высокие таможенные стены, контингентируя ввоз, правящие еще более сужают мировой рынок, углубляют кризисы, обостряют национальную вражду и подготовляют новые войны. Реформистские партии, по-прежнему противящиеся революционному выходу на путь социализма, снова берут на себя тяжесть ответственности как за бедствия кризиса, так и за подготовляющиеся ужасы новой войны.
Противоречие между производительными силами и национальными границами приобрело наиболее острый и невыносимый характер на старой родине капитализма, в Европе. Со своим лабиринтом границ и таможенных стен, непосильными армиями и чудовищными долгами версальская Европа является постоянным источником военных опасностей. Не буржуазия, которая обескровила и балканизировала Европу, способна ныне объединить ее. Нужны иные средства и иные силы.
Только в бывшей царской России власть оказалась вырвана из рук буржуазии. Благодаря революционному руководству, молодой русский пролетариат получил возможность впервые в мировой истории обнаружить на деле, какие неисчерпаемые возможности кроются в режиме пролетарской диктатуры и планового хозяйства. Гигантские экономические и культурные завоевания отсталой страны, ставшей страной рабочих и крестьян, показывают, где лежит действительный путь спасения для всего человечества.
Мы ждем ныне от Советского правительства, что план второй пятилетки оно дополнит широким планом экономического сотрудничества с передовыми капиталистическими странами и развернет перед массами, изнывающими под гнетом кризиса и безработицы, грандиозные перспективы человеческого могущества. Каковы бы ни были непосредственные практические результаты такого плана, его социалистическая воспитательная сила будет неизмеримой для миллионов и миллионов пролетарских голов.
Нынешний социальной строй страны Советов еще, разумеется, очень далек от социализма. Но его неизмеримое значение состоит в том, что он лежит на пути к социализму. Он тем вернее и скорее перейдет в социализм, чем скорее пролетариат передовых капиталистических стран вырвет у буржуазии власть и создаст окончательные предпосылки нового общества, осуществимого только на международных основах.
Опасность мировой войны означает опасность самому существованию первого рабочего государства. По какому бы поводу и между какими государствами война ни вспыхнула первоначально, она в дальнейшем своем развитии неизбежно направится против СССР. Европейская и мировая буржуазия не сойдет со сцены, не попытавшись совершить перелитие крови из жил молодого рабочего государства в жилы агонизирующего империализма.
Именно последний год показал, как пламя войны подбирается к советским границам одновременно с Дальнего Востока и близкого Запада. Попирая независимость Китая, Япония создает в Манчжурии плацдарм для удара по Советам. Антагонизм с Соединенными Штатами не останавливает милитаристов Токио, ибо в будущей войне с Советами они заранее считают себя авангардом мирового империализма.
С другой стороны, совершенный Гинденбургом по поручению Гитлера государственный переворот не только пролагает дорогу фашистскому режиму в Германии, но и открывает перспективу смертельной схватки между фашистской Германией и Советским Союзом. Грандиозные события надвигаются на Европу и на весь мир!
Борьба против войны означает, при этих условиях, борьбу за спасение десятков миллионов жизней новых рабочих и крестьянских поколений, поднявшихся после великой войны, за спасение всех завоеваний труда и мысли, за спасение первого рабочего государства и всей будущности человечества.
Но чем грандиознее задача, тем необходимее ясность в вопросе об ее разрешении. Проклинать войну легко, победить ее — трудно. Борьба против войны означает борьбу против тех классов, которые управляют обществом, сосредоточивая в своих руках все силы производства и все орудия истребления. Собраниями, резолюциями, моральным негодованием, газетными статьями и съездами предотвратить войну нельзя. До тех пор, пока буржуазия располагает банками, заводами, землями, печатью и государственным аппаратом, она всегда сможет навязать народу войну, когда этого потребуют ее интересы. Чтоб предотвратить войну, надо отнять у буржуазии власть. Но имущий класс никогда не отдаст власти без борьбы. Глядите на Германию: когда дело идет об основных интересах собственников, демократия уступает свое место открытому насилию. Свергнуть буржуазию можно только вооруженной рукой. Это значит: противопоставить империалистской войне можно только гражданскую войну.
Мы, большевики-ленинцы, начисто отвергаем и разоблачаем ложь различения между «оборонительными» и «наступательными» войнами. В вооруженной борьбе капиталистических государств такое различение есть вопрос дипломатической маскировки и обмана масс. На деле всегда оказывается, что хищники капитала ведут «оборонительные» войны, даже Япония в Шанхае, Франция — в Сирии или Марокко. Революционный пролетариат различает лишь угнетательские и освободительные войны. Характер войны определяется для нас не дипломатическими подлогами, а тем, какой класс ведет войну и во имя каких объективных целей. Войны империалистических государств, независимо от внешнего повода и политической риторики, имеют угнетательский, реакционный, противонародный характер. Освободительный характер могут иметь лишь войны пролетариата и угнетенных народов. Вооруженное восстание пролетариата против угнетателей неизбежно превращается после победы в революционную войну рабочего государства для упрочения и развития победы. Политика социализма не имеет и не может иметь чисто «оборонительного» характера: задача социализма — завоевать весь мир.
Сказанным определяется наше отношение ко всем видам пацифизма, как чисто-империалистскому (Келлог, Бриан, Эррио и пр.), так и мелко-буржуазному (Роллан, Барбюс и их сторонники во всех частях света). Суть пацифизма состоит в том, что он, лицемерно или искренне, осуждает насилие вообще. Ослабляя волю угнетенных, он тем самым помогает делу угнетателей. Идеалистический пацифизм противопоставляет войне моральное негодование, подобно тому, как теленок противопоставляет свое жалобное блеянье ножу мясника. Между тем, задача состоит в том, чтоб ножу буржуазии противопоставить нож пролетариата.
Наиболее влиятельной силой пацифизма является социал-демократия. В мирное время она не скупится на дешевые тирады против войны. Но она стоит на почве «защиты отечества». Это решает вопрос. Каждая война, как бы она ни возникла, угрожает каждому из воюющих отечеств. Империалисты знают заранее, что пацифизм социал-демократии при первом пушечном выстреле превратится в прислужничество войне и станет важнейшим резервом империализма. Вот почему непримиримая борьба против пацифизма, разоблачение его вероломного характера составляет первый шаг на пути революционной борьбы против войны.
Лига наций, цитадель империалистского пацифизма, представляет собою временную историческую группировку капиталистических государств, где более сильные подчиняют и подкупают более слабых, ползают на брюхе перед Америкой или пытаются сопротивляться ей, все одинаково враждебны Советскому Союзу и в то же время готовы покрыть любые преступления наиболее сильных и хищных в своей среде. Объявлять Лигу прямо или косвенно, сейчас или в будущем, орудием мира могут только совершенно безнадежные политические слепцы, либо сознательные отравители народной совести.
Вопрос о так называемом «разоружении» не имеет и не может иметь ничего общего с вопросом о предупреждении войны. Программы «разоружений» означают, да и то пока на бумаге, лишь попытку сокращения расходов на те или другие роды оружия в мирное время. Это прежде всего вопрос военной техники и империалистской кассы. Арсеналы, военные заводы, лаборатории, наконец — что важнее всего — капиталистическая индустрия в целом сохраняют свою силу при всех и всяких программах «разоружения». Но люди воюют не потому, что есть оружие; наоборот, они куют оружие, когда им нужно воевать. В случае войны все мирные ограничения все равно рассыпаются прахом. Уже в 1914—1918 годах государства воевали не при помощи того оружия, которым они запаслись до войны, а при помощи того, которое они изготовляли во время войны. Решают не готовые склады, а производственная мощь страны. Соединенным Штатам выгодно сократить европейские вооружения в мирное время, чтоб тем решительнее обнаружить свой индустриальный перевес во время войны. Германская буржуазия стремится ограничить вооружение Франции, чтоб тем самым уравнять исходные позиции на случай нового кровавого столкновения. Всеобщее «разоружение» имеет для Германии такое же значение, как для Италии — паритет флота с Францией. Какой вид все эти планы получат на деле, зависит от комбинации империалистских сил, от состояния бюджетов, от международных финансовых расчетов и пр. Вопрос «разоружения» есть один из рычагов на арене империализма, где подготовляются новые войны.
Чистейшим шарлатанством является попытка установить различение между наступательными и оборонительными пушками, танками и авионами. Американская программа и в этой своей части продиктована специальными интересами американского милитаризма, самого грозного из всех. Война не есть игра, которая ведется по условным правилам. Война требует и создает все те орудия, которые с наибольшим успехом истребляют противника. Мелкобуржуазный пацифизм, который видит в проектах разоружения (на 10%, на 33% или на 50%) «первый шаг» на пути предотвращения войн, опаснее всех взрывчатых веществ и ядовитых газов, ибо мелинит и иприт могут выполнять свою работу только благодаря тому, что народные массы в мирное время отравляются парами пацифизма.
Не питая ни малейшего доверия к капиталистическим программам разоружения или ограничения вооружения, революционный пролетариат ставит один единственный вопрос: в чьих руках находится оружие? Все роды оружия, которые находятся в руках империалистов, одинаково направлены против трудящихся классов, против слабых народов, против социализма, против человечества. Наоборот, оружие в руках пролетариата и угнетенных народов есть единственный способ очистить нашу планету от угнетения и войн.
Борьба за право национального самоопределения для всех народов, т.е. для всех частей человечества, которые чувствуют себя угнетенными нациями и стремятся к независимости, — есть важнейшая составная часть борьбы против войны. Кто прямо или косвенно поддерживает режим колоний и мандатов — господство британского капитала в Индии, владычество Японии — в Корее и Манчжурии, Франции — в Индокитае или в Африке, кто не борется против колониального рабства, кто не поддерживает восстаний угнетенных наций за независимость, кто защищает или идеализирует гандизм, т.е. попытку пассивного сопротивления в таких вопросах, которые могут быть разрешены лишь вооруженной силой, тот, независимо от своих намерений, является прислужником, адвокатом или агентом империалистов, рабовладельцев, милитаристов и помогает им подготовлять новые войны во имя старых и новых целей.
Основная сила в борьбе против войны — пролетариат. Только по его примеру и под его руководством могут подняться против войны крестьяне и другие плебейские слои нации. В пролетариате борются за влияние две партии: коммунистическая и социал-демократическая. Промежуточные группы (С. А. П. в Германии, П. У. П. во Франции, I. L. P. в Англии и пр. и пр.) не могут претендовать на самостоятельную историческую роль. В вопросе о войне, представляющем оборотную сторону вопроса о пролетарской революции, непримиримые противоречия между коммунизмом и социал-патриотизмом достигают высшей остроты.
Кто тщится свалить в одну кучу все программы, все партии, все знамена во имя пацифизма, т.е. мнимой, словесной борьбы против войны, тот оказывает лучшую услугу империализму. На вопросе войны не меньше, чем на всех других вопросах, коммунистическая партия должна стремиться вырвать рабочие массы из-под расслабляющего и деморализующего влияния реформизма.
Журнал «Монд», Барбюса, Горького и других организаторов конгресса против войны, ведет систематическую агитацию за слияние Коминтерна со Вторым Интернационалом. В борьбе против войны Барбюс одинаково ссылается на Ленина и Вандервельде. Это значит фальсифицировать Ленина и реабилитировать Вандервельде. Политику Барбюса и его единомышленников мы отвергаем и осуждаем, как опаснейший вид политической отравы. Мы считаем серьезной ошибкой Коминтерна и Профинтерна передачу формальной инициативы по созыву Конгресса в руки беспринципного и безвольного пацифизма.
Мы считаем совершенно правильным, как практически, так и принципиально, невхождение СССР в Лигу Наций. Тем более мы сожалеем о том, что советское правительство поддержало своим авторитетом насквозь лживый пакт Келлога, имеющий своей задачей «узаконить» только те войны, которые отвечают интересам Америки.
Мы считаем одинаково ошибочной тенденцию советской дипломатии прикрашивать политику американского империализма и, в частности, его инициативу в вопросе о разоружении. Мы вполне признаем важность для СССР правильных экономических и дипломатических сношений с С. Штатами. Но эта цель не может быть достигнута словесной капитуляцией перед маневрами американского империализма, самого сильного и самого хищного из всех. Мы ждем от советской дипломатии ясной и открытой постановки вопросов военной опасности и борьбы с нею. Нужно полным голосом предупредить народы! Чем меньше советская дипломатия будет в этом жгучем вопросе приспособляться к маневрам империалистов, чем смелее она поднимет свой самостоятельный голос, тем горячее откликнутся трудящиеся массы всего мира, тем теснее сплотятся вокруг Советского Союза, тем надежнее оградят его от надвигающихся опасностей!
В то же время мы считаем своим долгом тут же сказать открыто: теперь, ввиду надвигающейся грозной опасности, необходимо, наконец, исправить прямое преступление, совершенное сталинской бюрократией по отношению к революции и коммунизму; необходимо освободить из тюрем и ссылки тысячи большевиков-ленинцев, организаторов Октябрьского переворота, строителей Красной армии, участников гражданской войны, несгибаемых революционных борцов. За диктатуру пролетариата и международную революцию, против империалистской войны они хотят и будут бороться с неизмеримо большей энергией, чем салонные пацифисты и многие советские бюрократы!
* * *
Политика единого фронта в борьбе против войны требует особой бдительности и революционной выдержанности. Коммунистические партии могут и должны открыто, без ненадежных посредников, призвать все другие рабочие организации согласовать свои усилия в борьбе против угрозы войны. Большевики-ленинцы намечают, с своей стороны, следующие положения, на почве которых возможны боевые соглашения при полной независимости партийных организаций и знамен:
1. Разоблачение надежд на Лигу наций, как и всех других иллюзий пацифизма.
2. Разоблачение капиталистических программ «разоружения», рассчитанных на обман народов.
3. Отказ капиталистическим правительствам в бюджетах и военных наборах. Ни одного человека и ни одного гроша!
4. Разоблачение лжи «защиты отечества», ибо капиталистическое отечество защищает себя путем подавления и ограбления более слабых отечеств.
5. Кампания за экономическое сотрудничество с СССР на почве широкой программы, к выработке и проведению которой должны быть привлечены массовые организации рабочего класса.
6. Постоянное и систематическое разоблачение империалистских замыслов против первого и единственного пока рабочего государства.
7. Агитация против войны на военных заводах, среди солдат и матросов. Подготовка опорных революционных баз в военной промышленности, армии и флоте.
8. Воспитание Красной армии не только в духе стойкой защиты социалистического отечества, но и в духе постоянной готовности прийти вооруженной рукой на помощь пролетарской революции в других странах и восстанию угнетенных народов.
9. Систематическое воспитание рабочих масс во всем мире в духе величайшей преданности первому пролетарскому государству. Несмотря на несомненные ошибки правящей ныне фракции, СССР остается подлинным отечеством международного пролетариата. Защита его есть незыблемый долг каждого честного рабочего.
10. Неутомимое разъяснение рабочим всего мира, что социалистическое общество может быть воздвигнуто только в международном масштабе и что подлинная помощь СССР состоит в развитии мировой пролетарской революции.
11. За Советские Соединенные Штаты Европы! За мировую социалистическую федерацию! За коммунизм и великий мир человечества!
Представительство русской левой оппозиции (большевиков-ленинцев) за границей
Левая оппозиция К. П. Германии (б.-л.)
Левая оппозиция Греции (б.-л.)
Коммунистическая левая Испании
Коммунистическая Лига Франции
Коммунистическая Лига Америки
Коммунистическая оппозиция Бельгии
Левая оппозиция Болгарии
Левая оппозиция Италии (N. O. I.)
Левая оппозиция Чехословакии
Группа левой оппозиции К. П. Англии
Группа левой оппозиции Швейцарии
Усилим наступление!
Избиение сталинцами большевиков-ленинцев в зале Бюлье в Париже вызывает, вместе со жгучим возмущением, чувство острого стыда за нынешнее руководство Коминтерна. Дело идет ведь не о рядовых коммунистах, не о рабочих — те никогда не унизились бы до таких гнусностей! — а о централизованной бюрократии, выполняющей приказы высшего штаба. Цель: вызвать в коммунистических рядах бешеное ожесточение, в котором доводы разума теряют силу. Только таким путем сталинская бюрократия и может еще найти спасение от критики левой оппозиции. Какое ужасающее падение!
История революционного движения в России особенно богата ожесточенной борьбой фракций. Три с половиной десятилетия я близко наблюдал эту борьбу и принимал в ней участие. Я не помню ни одного случая, когда разногласия не только в рядах марксистов, но и между марксистами и анархистами разрешались бы при помощи организованных кулачных расправ. В 1917 году Петроград клокотал непрерывными митингами. Сперва, как маленькое меньшинство, затем, как сильная партия, наконец, как подавляющее большинство, большевики вели сокрушительное наступление против эсеров и меньшевиков. Я не помню ни одного митинга, где политическая борьба заменялась бы побоями. Я не встретил ни одного подобного указания в печати того времени, хотя за последние два года тщательно изучал историю Февральской и Октябрьской революций. Пролетарская масса хотела выслушать и понять. Большевики хотели убедить. Только так и можно воспитать партию и объединить вокруг нее революционный класс.
В 1923 году Орджоникидзе в пылу фракционных споров между кавказскими сталинцами и ленинцами ударил одного из своих противников в Тифлисе по лицу. Ленин лежал в Кремле тяжко больным. Весть о действиях Орджоникидзе буквально потрясла его. То обстоятельство, что Орджоникидзе стоял на Кавказе во главе партийного аппарата, многократно усиливало в глазах Ленина его вину. Ленин несколько раз присылал ко мне своих секретарей, Гляссер и Фотиеву, настаивая на исключении Орджоникидзе из партии. В кулачных подвигах Орджоникидзе Ленин видел и предвидел целую школу и систему — школу и систему Сталина. В этот самый день Ленин написал Сталину последнее письмо, в котором заявлял, что порывает с ним «всякие товарищеские отношения». Целый ряд больших исторических причин привел, однако, к тому, что школа «грубости» и «нелояльности» восторжествовала, не только в ВКП, но и в Коминтерне. Безобразие в Бюлье — ее несомненное и безпримесное проявление.
Девять десятых аппаратчиков относятся с возрастающей тревогой, если не с прямым негодованием, к сталинской системе. Но они не могут вырваться из ее тисков. Везде на решающих звеньях есть свои Семары и Ярославские, как есть свои Беседовские и Агабековы. От клеветы и фальсификаций эти господа перешли к организованным избиениям. Инициатива исходит от Сталина: боевой приказ отдан ныне по всем секциям Коминтерна. Поможет ли? Нет, не поможет. Самая необходимость во все более сильнодействующих средствах, как нельзя лучше, свидетельствует о недействительности предшествующей борьбы против большевиков-ленинцев.
Грозные события развертываются в Германии. Коминтерн молчит. Вожди набрали воды в рот. Разве немецкие события не требуют немедленного созыва международного конгресса Коминтерна? Конечно, требуют. Но на конгрессе надо было бы давать ответы. А сталинцам нечего сказать. Своими ошибками, зигзагами, противоречиями и преступлениями они опустошили себя до конца. Промолчать, отсидеться, пассивно переждать, что выйдет, — в этом ныне вся политика сталинской фракции.
Но большевики-ленинцы не хотят молчать. И они не позволяют молчать другим. Несмотря на свою немногочисленность, наши французские товарищи проявляют великолепную настойчивость в постановке перед рабочими жгучих вопросов международной пролетарской революции. Обрушившись на них хулиганской расправой, сталинцы отдали дань их революционной энергии. Когда большевики-ленинцы в Москве предупреждали против Чан-Кай-Ши, сталинская клика преследовала, травила и громила большевиков-ленинцев. Когда парижские большевики-ленинцы бьют в набат против фашизма, сталинская клика организует избиение большевиков-ленинцев. Эти факты не пройдут безнаказанно. На больших фактах учится партия, учится класс.
Мы не сделаем, конечно, рядовых коммунистов ответственными за преступления сталинской бюрократии. Большевики-ленинцы не изменят своего отношения к французской компартии, как и к Коминтерну. Создать между нами и миллионами коммунистов во всем мире стену ненависти не удастся. Наша правота бьет в глаза. Рабочие с возрастающим вниманием прислушиваются к нашим словам.
Чем больше сталинцы теряют голову, тем больше выдержки покажут на деле ленинцы. Под нашей критикой, под силой наших аргументов бюрократия извивается и неистовствует. Тем яснее нам самим наша правота и наша сила. Удвоим, утроим, удесятерим наступление!
Л. Троцкий.
Принкипо, 6-го августа 1932 г.
Письма из СССР
Печатаемый ниже текст представляет сводку нескольких писем, из которых мы устранили повторения.
Редакция.
Настроения в рабочей среде.
Настроение рабочих вернее всего назвать нервным и неустойчивым. Фундамент остался старый. Рабочие не забывают, что дело идет о большой исторической битве, которую надо выиграть. Но испытания каждого дня отодвигают мысли о социалистическом строительстве вглубь, или на задний план. Тем недружелюбнее и даже враждебнее относятся рабочие ко всем видам прикрашивания и официального хвастовства. Между тем, ораторы и докладчики из постоянного страха сбиться немножко вправо или чуточку влево говорят на рабочих собраниях не иначе, как готовыми фразами статей «Правды». Всем эти фразы известны, всем они надоели, и кто их замечает, того они раздражают.
На паровозном заводе докладывал недавно в обычном стиле «Правды» представитель московского Совета (забыл, кто именно). Рабочие слушали вяло. Неожиданно один из рабочих поднялся под конец доклада и заявил, примерно, так: «нам говорят, что все идет прекрасно, что мы выигрываем победу за победой, а между тем у нас всего не хватает. Мы не требуем лишнего, но не хватает и хлеба». Рабочие хранили угрюмое молчание. Они, конечно, понимали, что неожиданный оратор говорит правду, но они не поощряли его — не только из страха перед репрессиями; нет, а из политического опасения: не говорит ли устами этого рабочего притаившийся классовый враг? Такое настроение у рабочих очень сильно, и это есть моральный фундамент нашего режима. Но когда из президиума собрания поспешили заявить, что чересчур откровенный оратор известен, как пьяница и прогульщик, рабочие отнеслись к этому заявлению с отвращением и стали расходиться ворча.
В беседах друг с другом мы не раз задавались вопросом: почему рабочие не протестуют? Чем объяснить, что они не отвечают или очень редко отвечают стачками на игнорирование их интересов, на недопустимые понукания и на прямые злоупотребления? Причин, парализующих протест рабочих, много, и они назывались не раз. Но все же главной причиной является несомненно опасение рабочих: как бы не повредить собственному делу; как бы удар по заводскому треугольнику или по бюрократу повыше не превратился в удар по промышленности, по советской системе. Эта политическая психология рабочих представляет собою, повторяю, важнейшее достояние революции. Именно она препятствует успехам антисоветских партий.
Настроение трудящихся, однако, неровное. Провинция в целом отличается от столицы, глухая провинция отличается от промышленных районов. Подавив общественное мнение рабочего класса и партии, бюрократия создала в политической области чрезвычайный провинциализм, разноголосицу отдельных районов и частей пролетариата.
Реже, чем можно было бы опасаться, недовольство все же там и сям перехлестывает через те границы, которые рабочие сами себе ставят. На некоторых предприятиях, особенно в провинции, можно уловить проявления довольно упорного, хотя обычно мелкого саботажа со стороны рабочих. Один из работающих на текстильной фабрике коммунистов перечислил мне для примера ряд подобных случаев, где виновные ему лично известны. — Что же, вы сообщили об этих случаях, кому следует? — Нет. — Но ведь вы же член партии? — Верно, но я не думаю, что от моего сообщения что-нибудь станет лучше.
В прошлом месяце я посетил по делам моего ведомства один из мелких украинских городов, сильно пострадавших в свое время от гражданской войны. В городе есть немало бывших ремесленников, главным образом евреев. Сейчас они работают на государственных заводах. Старшие из них принимали активное участие в гражданской войне. Настроение в их среде сейчас крайне угнетенное. Материальные лишения здесь выступают грубее, чем в крупных центрах. Страх перед бюрократией резче и проникает в бытовые отношения. К местному совету рабочие относятся так же, как и к другому чиновничьему начальству. В среде этих рабочих, среди которых у меня старые связи, раздавались уже совсем тревожные голоса. Один из них говорил: «рабочие не понимают, что происходит, спрашивают, нет ли тут чьего-нибудь саботажа революции; попадаются и такие, которые в своем кругу прямо говорят, что советское правительство обмануло нас».
Бюрократия и борьба с уравниловкой.
Бюрократия и бюрократизм не теоретические понятия, а социальные и бытовые факты. Бюрократия командует, т.е. позволяет, запрещает, приказывает, думает за всех (плохо думает). Бюрократия назначает на все должности, и назначает чаще всего «своего» человека. Непотизм, или по-русски кумовство, цветет самыми ядовитыми цветами. Разоблачения, которые теперь печатаются в «Правде» и в других изданиях, больше раздражают, чем успокаивают. Вырвав наудачу один случай, газеты выдают его за исключительный. Между тем, каждый работник знает десятки и сотни таких случаев вокруг себя.
Несомненно, что в условиях жизни наблюдается сильное неравенство. Борьба с «уравниловкой» создала особую идеологию или, вернее, добивает и разрушает старую идеологию. «Уравниловка» стала предметом издевательств. Уравнительная плата именуется не иначе, как «кулацкой». Сдельная, вообще неодинаковая оплата из навязанной нам практической необходимости превращается в своего рода идеал. В этой теории бюрократия нашла впервые открытое и боевое оправдание своего привилегированного положения. По многим наблюдениям, я полагаю, что этот побочный результат борьбы с уравниловкой имеет очень большое значение в смысле дальнейшего морального отчуждения бюрократического слоя от рабочих масс.
Большие вопросы под запретом.
Вся искусственность политической атмосферы ощущается особенно остро при столкновении со свежим человеком, напр., иностранным рабочим или коммунистом-туристом. Один из переводчиков, приставленный к иностранным туристам, передавал мне, что близкие нам иностранцы нередко жалуются на полную невозможность получить ответы на те вопросы, которые их больше всего интересуют. Они пытаются не ограничиваться внешними впечатлениями, разговаривают наедине, ставят вопросы о причинах тех или других неблагополучий. Пока дело идет о критике местного совета или кооперации, ответы звучат еще более или менее свободно. Но как только речь переходит на вопросы общей политики, лица становятся деревянными. Большинство отвечает, нередко глядя в сторону, готовыми фразами: «генеральная линия правильна, но… исполнители», и пр. Кто стесняется прибегать к таким шаблонам, говорит обычно: «я в сложных вопросах политики плохо разбираюсь». Наконец, наиболее откровенные прямо заявляют: «этих вопросов лучше не касаться».
Старики и молодые.
В старом поколении коммунистов царят растерянность и угнетенность. Здесь слишком хорошо знают прошлое партии, и поэтому нынешняя верхушка не пользуется никаким авторитетом. Верхушка знает это и не подпускает «стариков» близко к серьезному делу. Большинство из них, начиная с Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой, занимают более или менее почетные должности, но на действительную политику партии не оказывают ни малейшего влияния. К этому присоединилось резкое расхождение между стариками и молодыми. В 1923 году «старая ленинская гвардия» (дела давно минувших дней) провозгласила, что в пролетариате, а тем более, в большевизме, вопроса поколений вообще не существует. Другими словами, изменение исторических условий не может, оказывается, влиять на воспитание большевиков. Сейчас эта чисто идеалистическая и хвастливая теория опровергается на каждом шагу. Трудно себе представить большую психологическую пропасть, чем та, которая отделяет поколение старых подпольщиков или хотя бы участников Октябрьского переворота и гражданской войны от новых поколений, для которых Октябрьская революция есть далекое предание; сами они политически родились в новом режиме и либо считают Сталина и Кагановича прирожденными вождями, либо издеваются над всякими вождями, а заодно — над политикой и марксистской теорией.
Среди молодежи, в том числе и хорошей, аполитичность преобладает. Сколько есть честных, преданных молодых техников, членов партии или комсомола, которые шутливыми или сердитыми фразами отделываются от политики! В сущности эта аполитичность есть чаще всего форма пассивной оппозиции против сталинского режима в партии. Если отнестись к партийным и политическим вопросам посерьезнее, тогда надо возражать, критиковать и драться, а это значит терять возможность практической работы над социалистическим строительством. Аполитичность, дополняемая формальной «лояльностью», есть своего рода паспорт благонамеренности, за которым скрывается невысказанное, но глубокое недовольство.
Есть, однако, среди молодежи очень широкий слой, аполитичность которого переходит в антисоциальность. Это маленькие и большие карьеристы, рвачи или просто обыватели нового типа, интересы которых исчерпываются спортом, радио, кинематографом и пр. Между старыми большевиками, с одной стороны, их сыновьями и дочерьми, с другой, происходит на этой почве много тяжелых и острых конфликтов. Страдающей стороной являются, конечно, старики.
Почему молчат старики?
Среди более молодых членов партии, оппозиционеров, сочувствующих и просто критически настроенных, нередко идут за последнее время разговоры о том, почему молчат такие «старики», как Зиновьев, Каменев, Преображенский, Смилга, Серебряков, И. Н. Смирнов, или, с другой стороны, Рыков, Бухарин, Томский. Ведь они не могут же не видеть, куда ведет сталинский курс. Каковы бы ни были их политические тенденции в настоящий момент, у них слишком много политического опыта, чтоб они могли делать себе какие бы то ни было иллюзии. Отдельные частные высказывания названных выше «стариков» жадно передаются из уст в уста. Достоверны ли они? В большинстве случаев, вероятно, не достоверны. Но самый факт таких апокрифических суждений, афоризмов и оценок показывает, в какой мере партийное общественное мнение ждет и требует руководства от старших и более опытных товарищей. Более сознательный слой партии (а речь идет сейчас именно о нем) знает политические биографии названных товарищей, а значит и их грехи. Но у меня и у других друзей такое впечатление, что, если бы кто-нибудь из капитулянтов выступил с открытым и мужественным предупреждением, партия простила бы ему многое. Здесь дело не в снисходительности, а, я бы сказал, прямо-таки в жизненном инстинкте. Зиновьев, Каменев и все другие представляют собою так или иначе партийный капитал. Их грехи «не случайны». Но, с другой стороны, не случайна была и та роль, которую они играли при Ленине. Положение партии таково, что обязывает их, казалось бы, встряхнуться, пробудиться и сказать открыто, что они думают. Этим они оказали бы партии крупнейшую услугу.
Чем же объясняется все-таки их молчание? Неужели же только голым страхом за личную судьбу? Но разве можно себе представить положение, более тяжкое и более недостойное, чем то, в какое многие из бывших вождей, теоретиков и политиков, поставлены сталинской бюрократией, правда, при прямом участии самих «пострадавших». Казалось бы, им нечего терять, кроме цепей унижения и бессилия. Или, может быть, они просто окончательно и полностью выдохлись и ничего не сохранили за душой? Скорее всего именно так. По крайней мере, на вопрос о том, что думает и делает Преображенский, товарищи, знающие его, или, вернее, связанные с теми, кто наблюдает его, отвечают обычно: «Преображенский? Пьет чай с вареньем и играет на гитаре».
Почему молчит Сталин?
Молчание Сталина и его затворничество приобретают все более и более демонстративный характер. В конце концов, всему есть мера! Обжегшись на целом ряде больших вопросов, Сталин стал осторожнее. Это понятно. Но не может же официальный вождь партии жить годы на проценты со своих «шести пунктов». Молчание на XVII партийной конференции, собравшейся в очень ответственный исторический момент, было уже само по себе скандалом. Но несравненно хуже молчание Сталина по поводу совершающегося за последние месяцы поворота во всей хозяйственной политике. Все чувствуют, что ряд последних декретов, разрозненных, несогласованных и необъясненных, представляет только введение к какому-то более решительному повороту. Все спрашивают себя: вправо, влево или … шаг на месте? Сталин молчит. А теоретическое разъяснение по поводу свободы торговли дает Калинин.
Ходят слухи, что молчание Сталина есть не только мера осторожности, но и своего рода демонстрация. В своем «Завещании» Ленин писал о «капризности» Сталина. Эта характеристика встречается у Ленина и еще кое-где. Старики рассказывают, что еще в эпоху Ленина Сталин, в случае обиды, прятался у себя на квартире или за городом на несколько дней, прерывая с учреждениями партии, в том числе и с Лениным, устные, письменные и телефонные сношения. Тогда говорили в тесном кругу: «на Сталина опять нашло». Такое состояние он переживает, по-видимому, и сейчас, только не в прежнем, домашнем, а так сказать, во «всемирно-историческом» масштабе.
1929 — 30 годы были периодом, когда «головокружение от успехов» стало постоянным состоянием Сталина. 1931 год принес первые серьезные предостережения. 1932 год стал для него явно началом заката. Непосильные задачи, упадок личного авторитета, внутреннее чувство своей несостоятельности — все это, по-видимому, превратилось у него в политическую истерию. На Сталина опять «нашло», но уже не на несколько дней, а на несколько месяцев.
Рассчитывает ли он таким путем взвалить ответственность на других, обвинив их в том, что они оттерли его от руководства и вызвали большие бедствия? Надеется ли он на то, что партия снова поднимет его? Или же в поведении его нет никакого расчета, а есть лишь острый каприз нервов, вызванный одной из наших политических диспропорций: несоответствием между интеллектуальными силами Сталина и предъявляемыми к нему требованиями? Если даже допустить, что Сталиным руководит расчет, то впечатление получается такое, что хитрец перехитрил на этот раз себя самого. Очевидно, есть такие задачи, которых нельзя разрешить при помощи хитрости, помноженной на упорство.
Во всяком случае, вывод получается такой, что, запретив говорить всем, кроме себя, Сталин убедился, что ему самому совершенно нечего сказать.
Сталинская система личного опорачивания.
Все усилия аппарата направлены на то, чтобы не допустить обобщений. Если дело идет слишком уж плохо, то находят «виноватого» и с треском устраняют его. Причина ошибок и злополучий всегда внизу. Аппарат выработал на этот счет порядок, который действует без отказа.
Против критической мысли применяются исключительные меры, которые в большинстве случаев кажутся, по-своему размаху, совершенно не отвечающими тому эпизоду, который их вызвал. Но бюрократия в этой области непреклонна. Ею руководит, пожалуй, правильный инстинкт, подсказывающий ей, что если критика безнаказанно прорвется в одном месте, то удержать ее, пожалуй, не удастся.
С этим связан прямо-таки суеверный страх перед левой оппозицией. Всякая мысль, которая хоть слегка пахнет оппозицией, вызывает тщательное всестороннее расследование, а затем, разумеется, и преследование. Несмотря на то, что мы все уже, казалось бы, перевидали, трудно поверить, до какой низости сталинская бюрократия доходит в преследовании левой оппозиции. Дело идет не только и не столько о мерах ГПУ, т.е. о репрессиях общего порядка, как аресты, высылки, не говоря уже о лишении работы, о преследовании членов семьи, по восходящей и нисходящей линии и пр. Сейчас к этим мерам прибавилось систематическое моральное опорочивание. Если дело идет о рабочем, то его немедленно превращают в пьяницу, прогульщика и пр. Если дело идет об администраторе, директоре завода, вообще хозяйственнике, то его обвиняют не более и не менее, как в злоупотреблении кассой, в незаконных сделках, или в присвоении себе личных привилегий и преимуществ.
Если это судья, то пускают слух о том, что он взяточник. Сплошь да рядом подозреваемых в оппозиционности заранее ставят на такие должности, на которых человек становится легко уязвимым. Эта система, вдохновленная лично Сталиным, разработана теперь во всех деталях и применяется автоматически, при содействии всех заинтересованных учреждений: контрольных комиссий, органов ГПУ и т.д.
Я не называю здесь примеров, потому что они могли бы только ухудшить положение и без того пострадавших товарищей. Но многие из них выражали желание, чтоб об этой подлой системе было напечатано в Бюллетене, а по возможности и в органах левой оппозиции в других странах.
Москва-Ленинград-Харьков-Ташкент.
Июнь-июль-август 1932 г.
Из письма.
Москва, 20-го августа 1932 года.
…На Украине многие крестьяне бегут из колхозов; убирать некому. Предполагается, в связи с отсутствием сырья для ряда заводов, приостановить их работу и направить рабочих на уборку хлеба.
В Донбассе не очень спокойно; из-за тяжелых материальных условий рабочие разбегаются.
В Иваново-Вознесенске рабочие бросили работу и вышли на улицу. Туда выезжали Молотов и Каганович. Причины тяжелого положения они валили на места. Рабочие предложили им самим переехать для работы на места и показать, как надо работать, а не отделываться тем, что кто-то исказил линию партии…
Вокруг хозяйственных вопросов
Письма из Москвы
1.
У рабочих накопилось много усталости и еще больше недоверия к официальным звонарям. На «Серпе и Молоте» (кажется) был такой случай: рабочие одного из цехов вызваны были проработать сверхурочно два часа, чтоб покрыть недоимки. Из 250 рабочих не пришел ни один. Это было в дни наибольших продовольственных затруднений. Расхождение между рабочей массой и бюрократией очень велико. Это два разных мира. И отчужденность между ними неизменно вырастает. Эту отчужденность не только питает, но и отравляет невозможность объясниться относительно основных хозяйственных и политических вопросов.
Все чувствуют и понимают, что восстановление торговли означает колоссальной важности поворот в политике, чреватый последствиями. Но никакого серьезного объяснения повороту не дано. Ни перспективы, ни опасности не выяснены и не вскрыты. Официальные объяснения гласят, примерно, так: «до сих пор социалистическое строительство шло очень хорошо. А для того, чтоб оно пошло еще лучше, надо ввести базары и вообще свободную торговлю». Но кто же поверит таким объяснениям?
Спекуляция рублем идет довольно значительная, в частности, через иностранных специалистов. Приезжим везде и всюду предлагают рубли «за хорошую цену», от 8 до 10 рублей за доллар. Передают, будто в некоторых случаях платят и 40 рублей за доллар. Инфляция, разные уровни цен, разные системы довольствия — все это порождает в повседневном быту явления двойственности, фальши, контрабанды и деморализации.
Наряду с этим, на каждом шагу наталкиваешься на беззаветно преданных рабочих, старых и молодых, отдающих себя целиком тому делу, которое составляет содержание их жизни. Квалифицированные рабочие, особенно коммунисты, работают нередко 10 и 12 часов в день, стремясь заткнуть собою все дыры и выгнать необходимые проценты.
Вопрос о качестве продукции по отношению к живой рабочей силе есть вопрос о квалификации. Недостаток необходимых технических сил, одна из диспропорций пятилетки, вызывает снижение требований, сокращение учебных курсов, замену квалифицированных полуквалифицированными, назначение скороспелых инженеров на ответственные посты. Все это, в свою очередь, тяжело отражается на производстве.
Вот что мне говорил на днях старый член партии, бывший красный командир во время гражданской войны, ныне работающий в одном из виднейших ленинградских трестов. Передаю его слова буквально, хотя в некоторых частях они показались мне преувеличенными по своей мрачности:
«Наша промышленность накануне катастрофы. Производство осаждается множеством трудностей, которые изо дня в день скорее возрастают, чем уменьшаются. Я лично посетил за последние месяцы 17 фабрик, которые представляют громадные вложения наших средств; и вот оказывается, что ни одна из них не доведена до конца, ни одна не включилась в процесс производства. Продовольственный вопрос в течение весны — начала лета принял чрезвычайную остроту. Директор одной из фабрик, видя, что невозможно поддерживать на предприятии необходимую трудовую дисциплину вследствие тяжелых продовольственных условий, создал целую систему добывания продовольственных средств для своих рабочих. Эта система нелегальна с начала до конца, но она позволяла ему дополнить совершенно недостаточное снабжение, идущее по легальным каналам. Ясно, что мы имеем здесь глубокий прорыв планового хозяйства. Если дело пойдет дальше по этому пути, то плановая система окажется опрокинутой».
Тот же хозяйственник, со многочисленными связями в правящих кругах, говорил: «Критическое положение дел отражается несомненно и в политической области, хотя отражается крайне смутно и неотчетливо. Я старый член партии, и все же я должен признать, что совершенно не отдаю себе отчета в том, куда ведет нас партийная верхушка, и не уверен, знает ли она это сама. В партии, по крайней мере, во всем ее верхнем слое, насчитывающем сотни тысяч душ, все теперь разговаривают или шушукаются о том, что Сталин стал предметом жестокой критики со стороны других членов Центрального комитета. Подкопом руководит, говорят, Молотов. Впечатление таково, что, если б не опасение тех последствий, какие может вызвать новый раскол на верхах, Сталин уже сейчас находился бы за бортом. Во всяком случае, он совершенно дискредитирован внутри Центрального комитета, а то обстоятельство, что об этом широко говорят (разумеется, каждый раз в своем кругу), сильно подорвало и в партии авторитет Сталина, искусственно созданный с самого начала. В то же время очень немногие за пределами ЦК могут объяснить, чем именно направление Молотова отличается от политики Сталина и каковы сейчас вообще группировки на верхах партии.
У-ий.
Начало августа 1932 г.
II.
Хвосты за хлебом начинаются в час — два ночи. Кто поздно приходит, возвращается с пустыми руками. Продовольственные прорывы получают в разных местах страны иногда очень болезненный характер. Рабочие Сталинградского тракторного завода жили в течение известного времени хлебом и чаем, иногда чай приходилось заменять горячей водой, совсем, как в 1920 — 22 гг. Газеты писали, тем временем, что конвейера снимают слишком мало тракторов и что недопустимо ссылаться на «объективные причины». Легко себе представить, как такого рода статьи, которые пишутся обычно достаточно сытыми стрикулистами, раздражают рабочих.
Зато заводы часто меняют почетные имена: все больше в стране заводов имени Сталина, а также Кагановича и Молотова. Делается это в порядке разверстки, без малейшего участия масс. Среди рабочих ходит по поводу этих чиновничьих переименований немало ядовитых шуток.
Базары, на которых продажа предметов питания идет по вольным ценам, ставят с небывалой остротой вопрос о рабочем бюджете. Кооперативные цены так или иначе приспособлены к денежной заработной плате. Вольные цены превосходят покупательную способность рабочего в пять-восемь-десять раз и больше. Если допустить, что рабочему в течение месяца приходится докупить на вольном рынке три фунта мяса, два литра молока и некоторое количество овощей, — окажется, что он должен израсходовать на это треть, если не половину своей заработной платы. Чтобы привести номинальную заработную плату хоть в некоторое соответствие с реальными потребностями, которых не покрывает кооперация, и с реальными ценами вольного рынка, надо было бы повысить заработную плату в среднем, вероятно, не менее, чем на 50%. Ясно, что миллиарды дополнительного расхода совершенно не под силу государству, а это значит, что крестьянские товары вольного рынка не под силу рабочим.
Прошлогодний преувеличенный натуральный налог, доведший на Украине (как и в других местах: Урал, Сибирь) до крайней продовольственной нужды и даже местами до прямого голода, вызвал в крестьянстве особые меры самосохранения, в виде сокрытия урожая: колхозники у самих себя воруют хлеб. Способов очень много: срезают по ночам недозревшие колосья; срезают колосья в копнах и скирдах; плохо обмолачивают хлеб, сознательно оставляя значительную часть зерна в соломе; припрятывают, наконец, и обмолоченное зерно. Новые декреты, открывающие крестьянам возможность продавать собственные излишки, стали дополнительным стимулом для расхищения урожая.
На базарах торгуют колхозники, но почти не торгуют колхозы. Это значит, что у колхоза, как такового, не оказывается избытков. Теми или другими путями, в том числе и нелегальными, продукты оказываются в руках отдельных колхозников, и те ведут на базарах индивидуальную торговлю. В зависимости от сезона, дело пока шло об овощах, молочных и мясных продуктах. Легализованная торговля хлебом начнется зимою. Но подготовка к ней широко идет уже и сейчас, в виде расхищения колхозного достояния самими колхозниками, в виде создания тайных запасов, активной работы скупщиков и посредников и прочее.
Рассматривать эти явления под одним лишь уголовным углом зрения невозможно уже ввиду их массового характера. На самом деле перед нами экономическая реакция против чрезмерного и преждевременного коллективизирования. Расхватывая колхозный урожай по рукам, колхозники, по существу, дробят колхоз, приближая его к сумме индивидуальных хозяйств и сохраняя только форму.
Спешный.
3 августа 1932 г.
Письмо из Харькова
На станциях значительных городов и индустриальных городов и индустриальных центров Украины толпится много крестьян, покинувших колхозы и деревни за отсутствием продовольствия. Одни ищут, по их словам, работы; другие сами не знают, чего ищут. Группа крестьянок рассказывает, что их колхоз покинут почти всеми, так как «солдаты (?) унесли все». Из многих районов Украины отправлялись крестьянские делегации, которые сперва обращались к местным советам. Те ссылались на Москву. После многих проволочек делегации отправились в Москву. Там тоже было немало хождений. Ответ в конце концов был тот, что надо разрешить вопрос с местными советами.
В качестве объяснения наступивших на Украине продовольственных бедствий указывают, на «недостаточное внимание» украинской компартии к деревне. В этом духе выдержаны были речи Молотова и Кагановича на украинской партийной конференции 8 июля 1932 г. Почему и как, однако, могло обнаружиться невнимание к деревне в земледельческой Украине? Невнимательными могут быть отдельные лица; но каким образом правящая партия и ее центральный комитет могли проявить невнимание к такому вопросу, который по самому существу своему всегда должен стоять в центре их внимания, этого никто не объясняет, да и объяснить этого нельзя.
На самом деле здесь имели место совсем другие причины. В период массового коллективизирования считалось само собою, что колхозы должны дать более высокий урожай, чем индивидуальные хозяйства: иначе не имело бы смысла и самое коллективизирование. Кто высказывал сомнение в возможности достигнуть уже в этом году действительного повышения урожайности, а тем более, кто выражал опасение, что урожайность может при неподготовленном массовом переходе к новой системе даже снизиться, — такие критики и смутьяны подвергались страшной травле и… быстро умолкали. Наоборот, поднимались вверх «энтузиасты» коллективизации, среди них множество чиновничьего жулья, делавшего на коллективизации свою карьеру.
Оценка будущего урожая делалась в общем под углом зрения приказанного сверху энтузиазма. Результат получился тот, что, когда государственные органы, сообразно своим вычислениям, забирали у крестьян соответственную долю урожая, у самих крестьян часто ничего не оставалось.
Сообразно официальному объяснению, украинские власти не учли особенностей отдельных районов, колхозов и хозяйств, действовали слишком «уравнительно» и пр. Несомненно, что и в деталях распределения натурального налога (так приходится называть эту операцию) было немало неряшливости, непредусмотрительности, бюрократизма и пр. Но невозможно было требовать от низших чиновников особой изобретательности и находчивости в деталях, если вся операция в целом исходит из ложных расчетов.
Поразительно (а в то же время и вполне понятно), что снизу своевременно не предупредили о надвигающемся на Украину бедствии. Понадобился прямой голод, разброд крестьянства, тревога среди рабочих и украинских красноармейцев, расстройство многих отраслей промышленности, чтобы в Москве открыли, наконец, что украинская компартия повинна в «недооценке крестьянства».
За последние годы сделано было много усилий, и со значительным успехом, для ликвидации детской беспризорности. Теперь это явление вспыхнуло снова в значительных размерах. Крестьяне оставляют своих детей в городах; подростки сами покидают деревни и путешествуют зайцами, на буферах, на Север и на Восток. Немало беспризорных появилось, как сообщают, в Москве. Большинство среди них составляют украинцы. Между Луганском и Днепропетровском мой брат, железнодорожный служащий, был свидетелем того, как на буферах раздавило двух беспризорных.
Б-к.
Август 1932 г.
Впечатления сочувствующих иностранцев
Заявление шести «интуристов»
Мы давно и горячо интересовались развитием СССР, так же, как и движением рабочего класса в наших собственных странах. Мы все являемся членами массовых организаций, контролируемых компартией. Мы все читали большую часть пропагандистских произведений, характеризующих условия в Советском Союзе и печатающихся в партийной прессе, в «Совет Роша Тудэй» (орган американских друзей Советского Союза) и в других подобных изданиях в ряде стран. Все мы более или менее критические читатели и всегда были склонны вычитать кое-что из печатавшихся сообщений. Тем не менее, все мы были прямо-таки потрясены, открыв собственными глазами, насколько огромно несоответствие между действительными условиями и теми, которые изображаются в целях пропаганды. Мы очень хорошо понимаем, что задача, стоящая перед Советским Союзом, грандиозна. Мы понимаем, что при самых лучших условиях будет много еще трудностей и неприятных сторон в течение ряда лет. Мы не забыли ужасов построения индустриальной системы в капиталистических странах, ужасов, которые ни в какой степени не оправданы созданием такой социальной системы, которая подчинила бы растущую промышленность потребностям и воле производительного класса. Мы не забыли трудностей пионерства в любой стране, при любой социальной системе, а большая часть Советского Союза представляет собою сейчас страну пионеров. Мы не забыли, что то, что происходит сейчас в Советском Союзе, есть революция; что революция предполагает пожертвование комфортом, здоровьем и даже жизнью во имя целей, относительно говоря, отдаленных. Мы не забыли, что враждебная политика, отказ от сотрудничества и мирных отношений со стороны значительной части капиталистического мира должны были по необходимости увеличить все трудности. Все это так. Таково объяснение или главная часть объяснения нынешних благоприятных условий в Советском Союзе, и мы готовы и сейчас защищать эту точку зрения. Но, если б мы заведывали пропагандой, мы открыто подходили бы к фактам и объясняли бы факты указанным выше образом, конечно, в более тщательной формулировке. Мы не лгали бы: здесь другого слова найти нельзя. Действие лживой пропаганды на многих туристов подобно бумерангу. После посещения Советского Союза они «разочарованы» и возвращаются холодными и даже враждебными не только по отношению к Советскому Союзу, но и к революционному движению собственной страны. Таковы последствия политики сеяния иллюзий.
Мы охотно подписали бы это заявление нашими именами в печати. Но практически это означало бы, при нынешних условиях в Коминтерне, отказаться от возможности непосредственно служить делу Советского Союза и международного коммунизма. Мы просим, поэтому, пока не печатать наших имен.
(Следует шесть подписей).
14-го августа 1932 г.
Письмо американского туриста
Так как я не плохо говорю по-русски, то я пробовал самостоятельно провести анкету по интересующим меня вопросам среди рабочих, советских служащих и пр. Но каждый раз, когда я переходил известную черту, лица собеседников мгновенно менялись. Меня, очевидно, принимали за агента ГПУ. Так, я многих спрашивал о Троцком. При одном произнесении этого имени собеседник либо прекращал разговор, либо круто менял тему. Мне так и не удалось понять, знают ли мои собеседники что-либо о Троцком и как к нему относятся.
Больше всего поразило меня то, что члены партии — рабочие, чиновники, даже профессора — спрашивали меня: верно ли, что кризис в Америке имеет такие острые формы и что он вообще существует? Я отвечал обычно: но ведь об этом же довольно подробно пишется в советских газетах. — Вот мы и спрашиваем, чтоб узнать, верно ли это, — получал я в ответ. Для меня открылось таким образом, что даже члены партии не верят сообщениям официальной печати. Считается само собой разумеющимся, что она, в целях пропаганды, должна так же искажать положение за границей, как она подкрашивает положение внутри. Это мое наблюдение подтвердили мне затем многие: бюрократия добилась того, что официальной печати не верят.
В одном из губернских городов я посетил техникум и присутствовал на занятиях по марксизму. После этого я ушел с преподавателем марксизма и поставил ему ряд вопросов, касающихся условий жизни в Советском Союзе. Я коммунист и к советскому строительству отношусь, как к своему делу, но в вопросах моих была нота критики, которой я вовсе не скрывал. Я спрашивал: чем объясняется, что рабочие испытывают столь тяжкие лишения? Или: почему члены партии так боятся касаться вопросов партийной политики? Я был в Москве в первый раз в 1919 году, и тогда все со мной свободно разговаривали обо всем. Я спрашивал марксистского преподавателя, по товарищески, как осведомленное лицо: чем объясняются все эти отрицательные обстоятельства? Он сразу принял со мной совершенно враждебный тон: «Все идет совершенно правильно». Неожиданно он поставил мне вопрос: не подкуплен ли я Фордом для посещения Советского Союза? Я буквально был потрясен лицемерием и наглостью. Но, сдержав себя, я ответил ему, что я связан не с Фордом, а с коммунистической партией, что я защищал и буду защищать Советский Союз от травли агентов Форда и пр. В ответ мне он взял издевательский тон: американскую коммунистическую партию нельзя брать всерьез; коммунизм на Западе развивается так медленно, что никогда не совершит революции. Весь тон казался мне крайне шовинистическим. В заключение я задал моему собеседнику вопрос о Троцком. Он ответил, к удивлению моему, гораздо спокойнее, чем на другие вопросы: вся беда в теории перманентной революции; Троцкий слишком скоро ожидал мировой революции, а кроме того, он считает, что ленинизм применим только в одной Росси. Как профессор марксизма связывает эти два положения, мне осталось неясным. Но о контр-революционности Троцкого он ничего не говорил: я заметил, что в частных разговорах об этом никто никогда не говорит.
Возвращаясь, я на пароходе столкнулся с рабочим, которого принял за украинца, так как он говорил по-русски с украинским акцентом, но который оказался… итальянцем. Сперва он уклонялся от каких бы то ни было разговоров, но по мере удаления от советских границ становился все разговорчивее. Шесть лет тому назад он прибыл вместе с отцом в Советский Союз после побега из фашистской Италии. Отец работал на фабрике, сын попал в приморскую деревню и стал рыбаком. Сейчас из-за продовольственных и других затруднений он покинул Советский Союз. Легально, нелегально? На этот счет он не распространялся. Он рассказал много бытовых мелочей, очень интересных в своей совокупности. Пересказывать их здесь немыслимо. Неожиданно и без всякого вопроса с моей стороны этот молодой и политически мало культурный парень заявил: «если б Троцкий остался, было бы лучше». — Почему вы так думаете? — Многие у нас так думают. У нас было собрание и шел об этом разговор. — В деревне? Среди крестьян? — У нас там и рабочие были. Один из них и сказал про Троцкого и попал за это потом в тюрьму. После этого вслух говорить перестали, но потихоньку говорили, что хорошо, если бы он вернулся из Франции». Мой собеседник считал почему-то, что Троцкий находится во Франции.
A.
Лондон, 25 августа 1932 г.
Письмо английского туриста
Мои наблюдения разнообразны, но, я бы сказал, не глубоки, так как я не знаю русского языка. Именно по этой причине мне пришлось держаться около штаба английской газеты в Москве «Дэйли Ньюс». Сведения и впечатления мои неизбежно окрашивались в цвет этой газеты, правда, ослабленный моим недоверием или полудоверием к ее информации.
Во главе газеты стоит Бородин, который в свое время играл большую роль в событиях китайской революции. Насколько эта роль отвечала интересам китайского народа, а также и самого Советского Союза, я здесь решать не берусь. Но газета организована из рук вон плохо, несмотря на обилие людей и средств. Газета, которая живет переводом статей официальной прессы и очень плохо обслуживает своих читателей (американских и английских специалистов и рабочих, а также иностранных туристов), имеет штат в 70 человек. Все иностранные журналисты, с которыми мне приходилось говорить по этому поводу, единодушны в том, что для организации такого рода издания нужно не более 15 человек. Нравы, царящие среди персонала газеты, производят крайне неблагоприятное, чтобы не сказать, отталкивающее впечатление: отношение к работе, профессиональная честь, личные отношения, препровождение времени — все это напоминает буржуазные газетные предприятия средней руки. В какой мере редакция «Дэйли Ньюс» типична для других учреждений, судить не берусь.
Один из довольно заметных московских большевиков говорили мне, будто Коминтерн затормозил работу коммунистических секций в Италии и Турции, чтобы не мешать дружественным отношениям с итальянским и турецким правительствами. Я не мог, разумеется, принять это сообщение всерьез, хотя собеседник мой утверждал, что имеет его из коминтерновских кругов. По его мнению, такая политика вполне оправдывалась необходимостью образовать систему союзов против Франции и ее Лиги наций. — А если бы для союза с С. Штатами пришлось отказаться от активной деятельности американской компартии? — Что ж, может быть, пришлось бы пойти и на это, ответил собеседник. Это вопрос трезвого расчета. — Но тогда не проще ли ликвидировать Коминтерн в целом, чтоб ни с кем не ссориться? — Нет, тут уж вы слишком далеко заходите.
Почему нельзя заходить так далеко, мой информатор объяснить мне не мог. Я и сейчас не сомневаюсь, что его сообщение насчет Италии и Турции ни на чем не основано, кроме крайней слабости итальянского и турецкого коммунизма. Но весь этот разговор все же знаменателен для «национальных» и «практических» настроений многих нынешних большевиков.
Th.
Константинополь, 19 августа 1932 г.
Привет польской левой оппозиции!
В течение последних лет в рядах международной левой оппозиции не раз возникал вопрос: чем объясняется, что фракция большевиков-ленинцев не находила до сих пор сколько-нибудь значительного отклика в рядах польской коммунистической партии? У польского коммунизма — старые серьезные теоретические традиции, восходящие к Розе Люксембург. Только четыре организации, сложившиеся до мировой войны, притом задолго до нее, вошли, как целое, в Коммунистический Интернационал: русский большевизм, польская социал-демократия, болгарские тесняки и голландская левая (мы не называем латышской социал-демократии, которая развивалась в непосредственной связи с русской, тогда как польская социал-демократия имела особое происхождение и самостоятельную позицию). Все остальные секции Коминтерна впервые сложились, в виде ядер, либо во время войны, либо уже после нее.
Между польскими марксистами, с одной стороны, болгарскими и голландскими, с другой, существовало, однако, огромное различие. Тесняки и левые голландцы были организациями пропаганды. Они проповедовали довольно радикальные формулы, но из рамок проповеди никогда не выходили. Польская социал-демократия, как и большевизм, участвовала в течение полутора-двух десятилетий до войны в непосредственной революционной борьбе против царизма и капитала. В то время, как партия тесняков создала на своей верхушке два типа: узкого и безжизненного начетчика, типа Кабакчиева, либо законченного чиновника, типа Коларова-Димитрова, старая польская социал-демократия выработала тип подлинного революционера. Левица ППС включила, правда, в ряды объединенной компартии ряд вполне сформированных и неисправимых меньшевиков (Валецкий, Лапинский, в значительной мере, Костшева и др.). Однако, лучшие из рабочих левицы, проделавшие школу борьбы с царизмом, быстро эволюционировали в большевистском направлении.
Перелом и здесь внес 1923 год: год бесславного поражения революции в Германии и бесславной победы московской центристской бюрократии, нашедшей опору в термидорианской волне. Чтоб измерить падение польских эпигонов люксембургизма, достаточно сослаться на то, что Варский, когда-то ближайший ученик Розы, поддерживал в 1924 — 1927 гг. политику сталинцев в Китае и в Англии, приветствовал в 1926 г. переворот Пилсудского в Польше, а сейчас, через посредство Барбюса, братается с французскими франк-масонами под знаменем пацифизма!
Тем более тревожным должен был казаться тот факт, что пагубный и недостойный курс эпигонства не порождал в рядах польского коммунизма решительного отпора, в лице большевиков-ленинцев. Объяснение этого факта коренится в значительной мере в тех исключительно трудных условиях, в какие поставлена польская коммунистическая партия, борющаяся в нелегальных условиях и притом под самым непосредственным наблюдением сталинского штаба. Польским большевикам-ленинцам приходится, таким образом, действовать в атмосфере двойной нелегальности: одна исходит от Пилсудского, другая — от Сталина. В обстановке подполья исключение из партии, сопровождаемое гнусной травлей и клеветой, представляет для каждого революционера, преданного делу коммунизма, двойной и тройной удар. Таковы те условия, которые объясняют до известной степени медленность формирования польской левой оппозиции и крайнюю осторожность ее первых шагов.
Сейчас эти первые шаги уже сделаны. В польской коммунистической партии сформировалось надежное ядро оппозиционных работников с серьезным партийным стажем и боевым опытом. Они активно заняты переводом (на польский и еврейский языки) и распространением литературы международной левой оппозиции. Отдельные брошюры удалось провести через игольные уши польской цензуры. В Брюсселе вышел первый номер оппозиционной газеты «Пролетариат», заключающий обширный фактический материал. № 2, насколько мы знаем, подготовляется к печати. По рукам партийцев в Польше широко ходят также оппозиционные издания на русском, немецком, французском и др. иностранных языках. Мы не сомневаемся, что с того момента, как идеи левой оппозиции проникли в квалифицированную революционную среду польского коммунизма, они найдут в ней широкий и активный отклик. Горячо приветствуем наших единомышленников в Польше!
Л. Т.
Принкипо, 31-го августа 1932 г.
Пилсудчина, фашизм и характер нашей эпохи
В мае 1926 года Пилсудский произвел в Польше свой переворот. Характер этого спасительного акта казался настолько загадочным, что руководство коммунистической партии, в лице Варского и других, призвало пролетариат на улицу поддержать восстание маршала. Сейчас этот факт кажется совершенно невероятным. Но он глубоко уходил корнями во всю тогдашнюю политику Коминтерна. Борьба за крестьянство превращена была эпигонами в политику растворения пролетариата в мелкой буржуазии. В Китае компартия входила в Гоминдан и покорно подчинялась его дисциплине. Для всех стран Востока Сталин выдвинул лозунг «рабоче-крестьянской партии». В Советском Союзе шла борьба против «сверхиндустриализаторов» (левой оппозиции) во имя сохранения хороших отношений с кулаком. В руководящих кругах русской партии довольно откровенно рассуждали на тему о том, не пора ли от пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года: «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Осужденная всем развитием и раз навсегда отброшенная Лениным в 1917 году эта формула превращена была эпигонами в высший критерий. Под углом зрения «демократической диктатуры» Костшева пересматривала наследство Розы Люксембург. Варский, после известного периода колебаний, тем старательнее отбивал шаг под команду Мануильского. В этих условиях разразился переворот Пилсудского. Центральный комитет польской компартии до смерти боялся обнаружить «недооценку крестьянства». Боже упаси: ведь он твердо усвоил уроки борьбы с «троцкизмом»! И марксисты из ЦК призвали рабочих на поддержку почти-«демократической диктатуры» реакционного солдафона.
Пилсудский очень скоро внес поправку действием в теорию эпигонства. Уже в начале июля Коминтерну пришлось заняться в Москве рассмотрением вопроса об «ошибке» польской компартии. Докладчиком в специальной комиссии выступал Варский, в порядке информации и «самокритики»: ему заранее было обещано полное помилование — при условии, если он добровольно возьмет на себя ответственность за содеянное, выгородив московских вождей! Варский сделал, что мог. Покаявшись в «ошибке» и пообещав исправиться, он оказался, однако, совершенно бессилен вскрыть принципиальные корни своих злоключений. Дебаты в целом носили чрезвычайно хаотический, путаный и, в значительной мере, недобросовестный характер: ведь самая цель их состояла в том, чтоб вымыть шубу, не замочив шерсти.
В пределах предоставленных мне десяти минут я попытался дать оценку переворота Пилсудского, в связи с общей исторической функцией фашизма, и тем самым вскрыть корни «ошибки» руководства польской компартии. Протоколы комиссии не были опубликованы. Это не помешало, разумеется, тому, что против моей ненапечатанной речи велась полемика на всех языках. Отголоски этой полемики не отзвучали еще и сегодня. Найдя недавно в архиве стенограмму своей речи, я пришел к выводу, что опубликование ее — особенно в свете нынешних событий в Германии, — может представить известный политический интерес и сейчас. Политические направления должны проверяться на разных этапах исторического развития: только так можно правильно оценить их действительное содержание и внутреннюю силу их последовательности.
Разумеется, от речи, сказанной 6 лет тому назад в специальной комиссии, в пределах 10-ти минут, нельзя требовать больше того, что она могла дать. Если эти строки дойдут до польских товарищей, для которых они и предназначены, то, в качестве наиболее осведомленных читателей, они сами дополнят то, что у меня не досказано, и исправят то, что сказано не точно.
Переворот Пилсудского оценивается в моей речи, как «превентивный» (предупредительный) переворот. Эту характеристику можно в известном смысле поддержать и сейчас. Именно потому, что революционная ситуация не достигала в Польше такой зрелости, как в 1920 г. в Италии, а затем в Германии, в 1923 и в 1931-32 годах, фашистская реакция не получила в Польше такой напряженности и глубины. Этим объясняется, почему Пилсудский в течение 6-ти лет так и не довел свою работу до конца.
В связи с «превентивным» характером переворота в речи выражалась надежда на то, что царствование Пилсудского не будет столь длительным, как царствованье Муссолини. К несчастью, оба они оказались более длительными, чем все мы надеялись в 1926 году. Причина этого не только в объективных условиях, но и в политике Коминтерна. Основные пороки этой политики, как увидит читатель, указаны в речи, правда, в очень осторожной форме: не нужно забывать, что мне пришлось выступать, как члену ЦК ВКП, связанному дисциплиной.
Нельзя отрицать, что первоначальная роль ППС по отношению к пилсудчине давала довольно эффектную точку опоры для теории «социал-фашизма». Дальнейшие годы и здесь внесли, однако, необходимую поправку, вскрыв противоречие между демократической и фашистской агентурой буржуазии. Кто считает это противоречие абсолютным, тот неизбежно свернет на путь оппортунизма. Кто игнорирует это противоречие, тот обречен на ультра-левые фокусы и на революционное бессилие. Кому еще нужны доказательства, пусть повернет глаза в сторону Германии.
Л. Троцкий.
Принкипо, 4-го августа 1932 г.
Речь Троцкого в польской комиссии Коминтерна 2-го июля 1926 г.
Я хочу подойти лишь к двум вопросам общего значения, которые во время прений все время всплывали как на прошлом заседании, так и на сегодняшнем.
Первый вопрос: что такое пилсудчина и в какой связи стоит она с фашизмом?
Второй вопрос: где корни ошибки, совершенной Центральным Комитетом польской коммунистической партии? Я имею в виду не личные и не групповые корни, а объективные, заложенные в условиях эпохи, отнюдь не умаляя этим личной ответственности.
Первый вопрос: пилсудчина и фашизм.
Оба эти течения имеют несомненно общие черты: ударная армия их вербуется, прежде всего, в среде мелкой буржуазии; и Пилсудский, и Муссолини действовали вне-парламентскими, открыто насильственными способами, методами гражданской войны; оба они стремились не ниспровергнуть буржуазное общество, а, наоборот, спасти его. Подняв на ноги мелко-буржуазную массу, они, по приходе к власти, открыто столкнулись с крупной буржуазией. Тут невольно напрашивается историческое обобщение, для которого надо вспомнить определение, данное Марксом якобинизму, как плебейскому способу расправы с феодальными врагами буржуазии. Это было в эпоху подъема буржуазии. Сейчас приходится сказать, что в эпоху упадка буржуазного общества буржуазия снова нуждается в «плебейском» способе решения своих задач, уже не прогрессивных, а насквозь реакционных. И в этом смысле в фашизме есть реакционная карикатура на якобинизм.
Поднимаясь, буржуазия не могла обосновать своего развития и господства в рамках старого феодально-бюрократического государства. Понадобилась якобинская расправа со старым обществом, чтобы обеспечить расцвет нового общества, буржуазного. Падающая буржуазия не способна удерживаться у власти методами и способами ею же построенного парламентского государства; ей нужен фашизм, как орудие самообороны, по крайней мере, в наиболее критические моменты. Буржуазия не любит «плебейского» способа разрешения своих задач. Она относилась крайне враждебно к якобинизму, расчищавшему кровью пути развития буржуазного общества. Фашисты неизмеримо ближе падающей буржуазии, чем якобинцы — буржуазии поднимающейся. Но солидная буржуазия не любит и фашистского способа разрешения своих задач, ибо потрясения, хотя бы и в интересах буржуазного общества, связаны с опасностями для него. Отсюда антагонизм между фашизмом и традиционными партиями буржуазии.
Совершенно бесспорно, что по своим корням, источникам и лозунгам пилсудчина — мелко-буржуазное движение. Что сам Пилсудский заранее знал свой путь, в этом можно, пожалуй, усомниться. Непохоже, чтобы он был семи пядей во лбу. На действиях его лежит печать посредственности. (Валецкий: Ошибаетесь!). Не берусь, однако, характеризовать Пилсудского ни с какой стороны, не знаю, может быть, он и видел кое-что дальше других; во всяком случае, если он и не знал, что хочет сделать, то, по всей видимости, довольно ясно знал, чего хочет избежать, т.е. прежде всего, революционного движения рабочих масс. Чего он не понимал, то за него додумывали другие, может быть, и английское посольство. Во всяком случае, Пилсудский быстро нашел смычку с крупным капиталом, несмотря на то, что по корням, по источникам, по лозунгам вызванное им движение было мелко-буржуазным, «плебейским» способом разрешения неотложных задач разрушающегося и падающего капиталистического общества. Здесь уже прямое сближение с итальянским фашизмом.
Здесь было сказано (Варским), что парламентская демократия — арена, на которой блещет мелкая буржуазия. Не всегда и не при всяких условиях. Блещет, но и тускнеет, увядает, все более обнаруживает свою беспомощность. А так как и сама крупная буржуазия в тупике, то парламентская арена становится зеркалом безвыходности и упадка всего буржуазного общества. Мелкая буржуазия, которая парламентаризму отводила столь большое место, начинает сама тяготиться парламентаризмом и искать выхода на вне-парламентских путях. В источнике своем пилсудчина является попыткой вне-парламентского разрешения задач мелкой буржуазии. Но в этом-то и заложена неизбежность ее капитуляции перед крупной. Если в парламенте мелкая буржуазия свое бессилие перед помещиком, капиталистом и банкиром обнаруживает по частям, в розницу, в каждом отдельном случае, то при попытке вне-парламентского решения своих задач, в момент, когда она вырывает власть, ее социальное бессилие обнаруживается уже не в розницу, а оптом. Получается сперва видимость того, будто мелкая буржуазия с мечом в руках ополчается против буржуазного режима, а кончается ее восстание тем, что она захваченную кровавым путем власть передает через своих вождей крупной буржуазии. Вот это именно и произошло в Польше. И этого ЦК не понял.
Крупная буржуазия не любит такого метода, как человек с больной челюстью не любит, когда ему рвут зубы. Солидные круги буржуазного общества с ненавистью глядели на упражнения дантиста Пилсудского, но, в конце концов, подчинились неизбежному, правда, с угрозами, сопротивлением, торгами и переторжками. И вот вчерашний идол мелкой буржуазии превращается в жандарма при капитале! Поражает кинематографический темп развития событий, чудовищно быстрый переход от «революционных» — по внешности — лозунгов и приемов к контр-революционной политике ограждения собственников от натиска рабочих и крестьян. Но эволюция пилсудчины целиком закономерна. Что касается темпа, то он является результатом гражданской войны, которая перескакивает через этапы и сокращает сроки.
Есть ли пилсудчина «левый» фашизм или «не-левый»? Не думаю, чтобы это разграничение что-нибудь давало. «Левизна» в фашизме вытекает из необходимости пробуждать и питать иллюзии разоряемого мелкого собственника. В разных странах, в разных условиях это делается по-разному, с применением разных долей «левизны». Но по существу своему пилсудчина, как и фашизм вообще, выполняет контр-революционную роль. Это противо-парламентская, прежде всего противопролетарская контр-революция, при помощи которой падающая буржуазия пытается — и не без успеха, по крайней мере, на известное время — оградить и удержать свои основные позиции.
Я назвал фашизм карикатурой на якобинизм. Фашизм так же относится к якобинизму, как нынешний капитализм, разрушающий производительные силы и понижающий культуру, относится к молодому капитализму, поднимающему человеческое могущество во всех областях. Разумеется, сопоставление фашизма и якобинизма, как и всякое, в сущности, широкое историческое сопоставление, законно только в определенных пределах и под определенным углом зрения. Попытка раздвинуть это сопоставление за его законные рамки неизбежно грозила бы ложными выводами. Но в определенных рамках сопоставление кое-что выясняет. Верхи буржуазного общества не способны были очистить общество от феодализма. Для этого нужно было мобилизовать интересы, страсти и иллюзии мелкой буржуазии. Она выполнила эту работу в борьбе с верхами буржуазного общества, хотя в последнем счете служила именно им. И фашисты мобилизуют общественное мнение мелкой буржуазии и свои вооруженные банды в борьбе или в полуборьбе с правящими кругами и с официальным государственным аппаратом. Чем более непосредственная революционная опасность угрожает буржуазному обществу, или чем острее разочарование мелко-буржуазных масс, временно надеявшихся на революцию, тем легче фашизм проводит свою мобилизацию.
В Польше условия для этой мобилизации, очень своеобразные и сложные, были созданы экономической и политической безвыходностью, смутной перспективой революции и связанной с ней «московской» опасностью. Один из присутствующих здесь польских товарищей, кажется, Лещинский, высказался в том смысле, что настоящие фашисты кроются не в лагере Пилсудского, а в лагере народовой демократии, т.е. крупно-капиталистической партии, которая имеет в своем распоряжении шовинистические банды, не раз совершавшие погромную работу. Верно ли это? Вспомогательные банды народовой демократии были достаточны, так сказать, лишь для текущих дел. Поднять же огромные массы нации, дабы нанести удар парламентаризму, демократии и прежде всего — пролетариату, — и зажать государственную власть в военный кулак — на это партия капиталистов и помещиков не способна. Чтобы мобилизовать мелкую буржуазию города и деревни и отсталую часть рабочих, нужно иметь в своих руках такие политические ресурсы, как традиции мелко-буржуазного социализма и освободительной национально-революционной борьбы. У народовой демократии этого не было и в помине. Вот почему мобилизация мелкой буржуазии Польши могла быть выполнена лишь против народовой демократии маршалом Пилсудским, — в течение известного времени с ППС в пристяжке. Но, завоевав власть, мелкая буржуазия не способна ею самостоятельно распоряжаться. Она вынуждена либо выпустить ее из рук под напором пролетариата, либо, если этот последний не в силах овладеть ею, вручить власть крупной буржуазии, но уже не в прежнем расхлябанном, а в новом, концентрированном виде. Чем глубже были в Польше иллюзии мелко-буржуазного социализма и патриотизма, чем более бурно удалось их мобилизовать в условиях экономической и парламентской безвыходности, тем более ярко, цинично и «внезапно» победоносный вождь этого движения должен был стать на колени перед крупной буржуазией с просьбой «короновать» его. В этом разгадка кинематографического темпа польских событий.
Крупный и длительный успех Муссолини оказался возможен только потому, что революция (сентябрь 1920 г.), расшатавшая все устои и скрепы буржуазного общества, не была доведена до конца. На отливе революции, на разочаровании мелкой буржуазии, на усталости рабочих построил и провел Муссолини свой план.
В Польше дело не зашло так далеко. Безвыходность режима была налицо, но непосредственной революционной ситуации, в смысле боевой готовности масс, еще не было. Революционная ситуация только надвигалась. Поворот Пилсудского, как и весь его «фашизм», является, так сказать, превентивным, т.е. предупреждающим революцию. Вот почему, думается мне, у режима Пилсудского меньше шансов на длительное существование, чем у итальянского фашизма. Муссолини использовал уже внутренне сломленную революцию с неизбежным, после этого, упадком активности пролетариата. Пилсудский же перехватил надвигающуюся революцию, сам поднялся до известной степени вверх на ее молодых дрожжах и цинично обманул те массы, которые шли за ним. Это дает основание надеяться на то, что пилсудчина явится эпизодом на волне революционного подъема, а не упадка.
Второй вопрос, к которому я хотел бы подойти, касается объективных корней ошибки, совершенной руководителями польской компартии. Несомненно, что напор мелкой буржуазии с ее надеждами и иллюзиями был в майские дни переворота очень силен. Это объясняет, почему партия на данной стадии не могла овладеть массами и направить все движение на подлинно революционный путь; но это нисколько не оправдывает руководство партии, которое покорно отдавалось мелко-буржуазной стихии, плавая по ней без руля и без ветрил… Что касается общих причин ошибки, то они коренятся в характере нашей эпохи, которую мы называем революционной, но которую далеко еще не научились познавать в ее резких изгибах и поворотах, — а без этого невозможно овладеть каждой данной конкретной ситуацией. Наша эпоха отличается от довоенной, как кризисная, взрывчатая — от органической, т.е. сравнительно планомерно развивающейся. В довоенный период мы имели в Европе рост производительных сил, обостряющуюся классовую дифференциацию, рост империализма на одном полюсе, рост социал-демократии — на другом. Завоевание власти пролетариатом рисовалось, как неизбежное, но отдаленное увенчание этого процесса. Вернее сказать, для оппортунистов и центристов социал-демократии социальная революция была бессодержательной фразой; для левого же крыла европейской социал-демократии она была отдаленной целью, к которой нужно постепенно и систематически готовиться. Война оборвала эту эпоху, вскрыв до конца ее противоречия, и начала собою новую эпоху. О планомерном росте производительных сил, о систематическом росте численности промышленного пролетариата и пр. теперь нет и речи. В хозяйстве застой или упадок, безработица становится хронической. Если возьмем колебания экономической конъюнктуры европейских стран или изменения политической ситуации и нанесем их на бумагу в виде кривой, то получим не планомерно вверх поднимающуюся линию, с периодическими колебаниями, а малярийную кривую, с бешеными зигзагами вверх и вниз. Экономическая конъюнктура резко меняется в рамках одного и того же, по существу, основного капитала. Политическая конъюнктура резко меняется в тисках хозяйственной безвыходности. Мелко-буржуазные массы, захватывая и широкие круги рабочих, мечутся то вправо, то влево.
Здесь уже нельзя говорить, будто органический процесс развития непрерывно усиливает пролетариат, как производственный класс, а тем самым и его революционную партию. Взаимоотношения между партией и классом подвержены в нынешних условиях гораздо более резким колебаниям, чем ранее. Тактика партии, сохраняя свою принципиальную основу, получает — должна получить! — гораздо более маневренный и творческий характер, чуждый какой бы то ни было рутины. В этой тактике неизбежны крутые и смелые повороты, прежде всего, в зависимости от того, входим ли мы в полосу революционного прилива или, наоборот, резкого отлива. Вся наша эпоха состоит из таких резко очерченных отрезков кривой, то идущих вверх, то спускающихся вниз. Эти крутые, иногда внезапные изменения и надо своевременно улавливать. Разница между ролью Центрального Комитета социал-демократической партии в довоенных условиях и ролью Центрального Комитета коммунистической партии в нынешних условиях до известной степени похожа на разницу между генеральным штабом, организующим и обучающим военные силы, и ставкой, которая призвана руководить этими силами в боевой обстановке (хотя бы между боями и были длительные перерывы).
Борьба за массы остается, разумеется, основной задачей, но обстановка этой борьбы ныне иная: каждый очередной поворот внутренней или международной обстановки может уже на ближайшем этапе превратить борьбу за массы в непосредственную борьбу за власть. Сейчас нельзя мерять стратегию десятилетиями. В течение года, двух, трех вся обстановка в стране меняется радикально. Это мы особенно ярко видели на примере Германии. После попытки вызвать революцию, при отсутствии для этого необходимых предпосылок (март 1921 г.), мы наблюдали в немецкой партии резкий уклон вправо (брандлерианство), и этот уклон расшибется затем о резкий сдвиг всей обстановки влево (1923 г.). На смену оппортунистическому уклону приходит ультра-левый, господство которого совпадает, однако, уже с отливом революции; из этого противоречия обстановки и политики вырастают ошибки, которые еще более ослабляют революционное движение. Получается как бы разделение труда между правыми и ультра-левыми группировками, причем каждая из них, при резком повороте политической кривой вверх или вниз, терпит крушение и уступает место конкурирующей группе. В то же время практикующийся ныне способ — смещение руководства при каждом сдвиге ситуации — не дает возможности руководящему кадру овладеть более широким опытом, включающим в себя и подъем, и упадок, и прилив, и отлив. А без обобщающего, синтетического понимания характера нашей эпохи, как эпохи резких сдвигов и крутых поворотов, не может воспитаться подлинно большевистское руководство. Вот почему, несмотря на глубоко революционный характер эпохи, партии и ее руководству не удается подняться на высоту тех требований, какие обстановка к ним предъявляет.
Режим Пилсудского в Польше будет режимом фашистской борьбы за стабилизацию, что означает крайнее обострение классовой борьбы. Стабилизация не есть состояние, данное обществу извне, а задача буржуазной политики. Эта задача частично разрешается и снова нарушается. Фашистская борьба за стабилизацию будет порождать отпор пролетариата. На почве разочарования масс в перевороте Пилсудского создастся благоприятная ситуация для нашей партии, при том условии, разумеется, если руководство не будет односторонне приспособлено к временному подъему или к временному упадку политической кривой, а будет охватывать основную линию развития в целом. Фашистской борьбе за стабилизацию надо, прежде всего, противопоставить внутреннюю стабилизацию коммунистической партии. Тогда победа обеспечена!
Ленин о самокритике. «…Мы нисколько не закрывали глаза (на то), что всякое слово, которое будет здесь произнесено, будет перетолковываться, что к нашим признаниям будут прислушиваться агенты белогвардейцев; но мы говорим: пусть. Мы гораздо больше пользы извлечем из прямой и открытой правды, потому, что мы уверены, что, когда правда ясно слышна, всякий сознательный представитель рабочего класса, всякий трудящийся крестьянин извлечет из нее единственный верный вывод». (Ленин, Соч., т. XVI, стр. 167). |
Л. Троцкий
Бонапартизм и фашизм*
* Нижепечатаемые три статьи, посвященные положению в Германии, являются отдельными главами выходящей на днях на немецком языке брошюры Л. Д. Троцкого «Единственный путь».
Попробуем вкратце разобраться в том, что произошло, и где мы находимся.
Благодаря социал-демократии, правительство Брюнинга располагало поддержкой парламента, чтоб править при помощи исключительных законов. Социал-демократические вожди говорили: «таким способом мы преграждаем фашизму путь к власти». Сталинская бюрократия говорила: «нет, фашизм уже победил, режим Брюнинга и есть фашизм». И то и другое было ложно. Социал-демократы выдавали пассивное отступление перед фашизмом за борьбу с ним. Сталинцы изображали дело так, будто победа фашизма уже позади. Боевая сила пролетариата подрывалась с двух сторон, облегчая и приближая победу врага.
Мы определили в свое время правительство Брюнинга, как бонапартизм («карикатуру на бонапартизм»), т.е. режим военно-полицейской диктатуры. Когда борьба двух социальных лагерей — имущих и неимущих, эксплуататоров и эксплуатируемых — достигает высшего напряжения, тогда создаются условия для господства бюрократии, полицейщины, военщины. Правительство становится «независимым» от общества. Напомним еще раз: если в пробку воткнуть симметрично две вилки, она может стоять даже на булавочной головке. Это и есть схема бонапартизма. Конечно, такого рода правительство не перестает быть приказчиком собственников. Но приказчик сидит на спине у хозяина, натирает ему на шее мозоли и не стесняется, при случае, смазать хозяина сапогом по лицу.
Можно было предполагать, что Брюнинг продержится до окончательной развязки. Но в ход развития включилось еще одно звено: правительство Папена. Если мы хотим быть точными, то нужно внести поправку в наше старое определение: правительство Брюнинга было предбонапартистским правительством. Брюнинг был только предтеча. В оформленном виде бонапартизм выступил на сцену в лице правительства Папена-Шлейхера.
В чем разница? Брюнинг клялся, что нет высшего счастья, как «служить» Гинденбургу и параграфу 48. Гитлер «поддерживал» Брюнинга кулаком в правый бок. Но левым локтем Брюнинг опирался на плечо Вельса. В рейхстаге Брюнинг находил большинство, освобождавшее его от необходимости считаться с рейхстагом.
Чем больше Брюнинг становился независим от парламента, тем больше верхушка бюрократии чувствовала себя независимой от Брюнинга и стоящих за ним политических группировок. Оставалось окончательно оборвать связь с рейхстагом. Правительство фон-Папена возникло в порядке непорочного бюрократического зачатия. Правым локтем оно опирается на плечо Гитлера. Полицейским кулаком оно отбивается слева от пролетариата. В этом секрет его «устойчивости», т.е. того, что оно не свалилось в момент возникновения.
Правительство Брюнинга имело поповско-бюрократически-полицейский характер. Рейхсвер оставался еще в резерве. Непосредственной опорой порядка служил «железный фронт». В уничтожении зависимости от железного фронта и состояла суть переворота Гинденбурга-Папена. Генералитет при этом автоматически выдвинулся на первое место.
Социал-демократические вожди оказались полностью в дураках. Так им и полагается в периоды социальных кризисов. Эти мелкобуржуазные интриганы кажутся умниками в тех условиях, когда ума не требуется. Теперь они прикрывают ночью голову одеялом, потеют и надеются на чудо: авось, как-нибудь удастся спасти не только голову, но и мягкую мебель и маленькие безгрешные сбережения. Но чудес не будет…
К несчастью, однако, и компартия оказалась полностью застигнута событиями врасплох. Сталинская бюрократия ничего не предвидела. Сейчас Тельман, Реммеле и др. по каждому поводу говорят о «государственном перевороте 20 июля». Как же так? Сперва они утверждали, что фашизм уже здесь и что говорить о нем в будущем могут только «контр-революционные троцкисты». Теперь оказывается, что для перехода от Брюнинга к Папену — пока еще не к Гитлеру, а только к Папену, — понадобился целый «государственный переворот». Но ведь «классовое содержание» Северинга, Брюнинга и Гитлера, поучали нас эти мудрецы, «одно и то же». Откуда же переворот и зачем?
Но на этом путаница не кончается. Несмотря на то, что теперь достаточно обнаружилось различие между бонапартизмом и фашизмом, Тельман, Реммеле и др. говорят о фашистском государственном перевороте 20 июля. В то же время они предупреждают рабочих о надвигающейся опасности гитлеровского, т.е. опять-таки фашистского переворота. Наконец, социал-демократия по-прежнему именуется социал-фашизмом. Развертывающиеся события сводятся, таким образом, к тому, что разновидности «фашизма» отнимают друг у друга власть при помощи «фашистских» государственных переворотов. Не ясно ли, что вся сталинская теория создана специально для того, чтоб залеплять человеческие мозги?
Чем менее рабочие были подготовлены, тем более появление на сцену правительства Папена произвело впечатление силы: полное игнорирование партий, новые исключительные законы, роспуск рейхстага, репрессии, осадное положение в столице, упразднение прусской «демократии». И с какой легкостью! Льва убивают пулей; блоху давят ногтем; социал-демократических министров ликвидируют щелчком в нос.
Несмотря, однако, на видимость концентрированной силы, правительство Папена «само по себе» еще слабее своего предшественника. Бонапартистский режим может получить сравнительно устойчивый и длительный характер лишь в том случае, если он завершает революционную эпоху; если соотношение сил уже проверено в боях; если революционные классы уже выдохлись, но имущие классы еще не освободились от страха: не принесет ли завтрашний день новые потрясения? Без этого основного условия, т.е. без предварительного исчерпания энергии масс в борьбе, бонапартистский режим не способен развернуться.
Через правительство Папена бароны, магнаты капитала, банкиры сделали попытку обеспечить свои дела посредством полиции и регулярной армии. Им вовсе не улыбается мысль передать всю власть Гитлеру, опирающемуся на жадные и разнузданные банды мелкой буржуазии. Они не сомневаются, конечно, что в конце концов Гитлер окажется покорным орудием их господства. Но это связано с потрясениями, риском долгой гражданской войны и большими накладными расходами. Правда, фашизм, как показывает пример Италии, тоже приводит в конце концов к военно-бюрократической диктатуре бонапартистского типа. Но для этого ему, даже в случае полной победы, нужен ряд лет: в Германии — больший срок, чем в Италии. Ясно, что имущие классы предпочли бы более экономный путь, т.е. Шлейхера, а не Гитлера, не говоря уже о том, что сам Шлейхер предпочитает самого себя.
Тот факт, что источники существования правительства Папена коренятся в нейтрализации непримиримых лагерей, вовсе не значит, разумеется, что силы революционного пролетариата и реакционной мелкой буржуазии на весах истории равны. Весь вопрос передвигается здесь в область политики. Через механику железного фронта социал-демократия парализует пролетариат. Политикой безголового ультиматизма сталинская бюрократия преграждает рабочим революционный путь выхода. При условии правильного руководства пролетариатом фашизм был бы без труда обращен в ничтожество, и для бонапартизма не оказалось бы никакой щели. К несчастью положение не таково. Парализованное могущество пролетариата приняло обманчивую форму «могущества» бонапартистской клики. В этом политическая формула сегодняшнего дня.
Правительство Папена является безличной точкой пересечения больших исторических сил. Самостоятельный вес его близок к нулю. Поэтому само оно не могло не пугаться собственной жестикуляции и не чувствовать головокружения перед развертывающейся вокруг него со всех сторон пустотой. Этим и только этим объясняется, что в действиях правительства на одну долю дерзости приходилось до сих пор две доли трусости. В отношении Пруссии, т.е. социал-демократии, правительство играло наверняка: оно знало, что эти господа сопротивляться не будут. Но распустив рейхстаг, оно назначило новые выборы и не посмело отсрочить их. Провозгласив осадное положение, оно поспешило пояснить: это только для того, чтобы облегчить социал-демократическим вождям капитуляцию без боя.
Но ведь существует рейхсвер? Мы об нем не склонны забывать. Энгельс определял государство, как вооруженные отряды людей с материальными привесками, в виде тюрем и пр. В отношении нынешней правительственной власти можно даже сказать, что только рейхсвер и существует. Но рейхсвер вовсе не является покорным и обеспеченным орудием в руках той группы людей, которая возглавляется Папеном. На самом деле правительство имеет скорее вид политической комиссии при рейхсвере.
Но при всем перевесе рейхсвера над правительством, рейхсвер все же не может претендовать на самостоятельную политическую роль. Сто тысяч солдат, как бы они ни были сплочены и закалены (а это еще нуждается в проверке), не могут командовать нацией в 65 миллионов душ, раздираемой глубочайшими социальными противоречиями. Рейхсвер войдет только одним, и притом не решающим, элементом в борьбу сил.
Новый рейхстаг недурно, в своем роде, отражает то политическое положение в стране, которое привело к бонапартистскому эксперименту. Парламент без большинства, с непримиримыми флангами, представляет наглядный и неоспоримый аргумент в пользу диктатуры. Еще раз со всей наглядностью выступают границы демократии. Где дело идет о самых основах общества, парламентская арифметика не решает. Решает борьба.
Не станем гадать издалека, по какому пути пойдут в ближайшие дни попытки реконструкции правительства. Наши гипотезы все равно запоздают, да и возможные переходные формы и комбинации не решат вопроса. Блок правых с центром означал бы «легализацию прихода национал-социалистов к власти, т.е. создал бы наиболее удобное прикрытие для фашистского государственного переворота. Какое соотношение установилось бы на первых порах между Гитлером, Шлейхером и вождями центра, это важнее для них самих, чем для германского народа. Политически все мыслимые комбинации с Гитлером означают растворение бюрократии, суда, полиции и армии в фашизме.
Если допустить, что центр не пойдет на коалицию, в которой ему пришлось бы за роль тормоза при паровозе Гитлера заплатить разрывом с собственными рабочими, — в этом случае останется только открытый внепарламентский путь. Комбинация без центра еще легче и скорее обеспечит перевес национал-социалистов. Если эти последние не сошлись бы сразу с Папеном и в то же время не перешли бы в немедленное наступление, бонапартистский характер правительства должен был бы проявиться еще резче: фон-Шлейхер мог бы получить свои «сто дней»… без предшествующих наполеоновских лет.
Сто дней — нет, мы отмеряем, пожалуй, слишком щедро. Рейхсвер не решает. Шлейхера недостаточно. Обеспечить внепарламентскую диктатуру юнкеров и магнатов финансового капитала можно только методами долгой и беспощадной гражданской войны. Сможет ли Гитлер выполнить эту задачу? Это зависит не только от злой воли фашизма, но и от революционной воли пролетариата.
Буржуазия, мелкая буржуазия и пролетариат
Всякий серьезный анализ политической обстановки должен исходить из взаимоотношения трех классов: буржуазии, мелкой буржуазии (в том числе крестьянства) и пролетариата.
Могущественная экономически крупная буржуазия сама по себе представляет ничтожное меньшинство нации. Чтобы упрочить свое господство, она должна обеспечить определенные взаимоотношения с мелкой буржуазией, а через ее посредство — с пролетариатом.
Для понимания диалектики этих взаимоотношений необходимо выделить три исторических этапа: на заре капиталистического развития, когда буржуазия, для разрешения своих задач, нуждалась в революционных методах; в период расцвета и зрелости капиталистического режима, когда буржуазия придала своему господству упорядоченные, мирные, консервативные демократические формы; наконец, на закате капитализма, когда буржуазия вынуждена прибегать к методам гражданской войны против пролетариата, чтобы охранить свое право на эксплуатацию.
Политические программы, характерные для этих трех этапов: якобинизм, реформистская демократия (в том числе и социал-демократия) и фашизм являются по существу программами мелкобуржуазных течений. Уже одно это обстоятельство показывает, какое огромное, точнее, решающее значение имеет политическое самоопределение мелкобуржуазных толщ нации для судьбы буржуазного общества в целом!
Однако, взаимоотношения между буржуазией и ее основной социальной опорой, мелкой буржуазией, отнюдь не основаны на взаимном доверии и мирном сотрудничестве. В массе своей мелкая буржуазия есть эксплуатируемый и обиженный класс. Она завидует крупной буржуазии и нередко ненавидит ее. С другой стороны, и буржуазия, прибегая к поддержке мелкой буржуазии, не доверяет ей, ибо боится, с полным основанием, что та всегда склонна переступить указанные ей сверху пределы.
Прокладывая и расчищая пути для буржуазного развития, якобинцы на каждом шагу вступали в острые столкновения с буржуазией. Они служили ей в беспощадной борьбе с нею. Выполнив свою ограниченную историческую задачу, якобинцы пали, ибо господство капитала было предопределено.
Через ряд этапов буржуазия утвердила свою власть в форме парламентской демократии. Опять-таки, совсем не мирно и не добровольно. Буржуазия смертельно боялась всеобщего избирательного права. Но в конце концов, при помощи сочетания репрессий и уступок, голодного кнута и реформ, она подчинила себе, в рамках формальной демократии, не только старую мелкую буржуазию, но в значительной мере и пролетариат, через посредство новой мелкой буржуазии — рабочей бюрократии. В августе 1914 года империалистская буржуазия оказалась способна через посредство парламентской демократии повести на бойню десятки миллионов рабочих и крестьян.
Но именно с войны начинается явный закат капитализма и, прежде всего, демократической формы его владычества. Дело идет теперь уже не о новых реформах и подачках, а об урезке и отнятии старых. Политическое господство буржуазии приходит тем самым в противоречие не только с учреждениями пролетарской демократии (профессиональные союзы и политические партии), но и с парламентарной демократией, в рамках которой сложились рабочие организации. Отсюда поход против «марксизма», с одной стороны, демократического парламентаризма, с другой.
Но как верхи либеральной буржуазии не способны были в свое время одними собственными силами справиться с монархией, феодалами и церковью, так магнаты финансового капитала не способны одними собственными силами справиться с пролетариатом. Им необходима помощь мелкой буржуазии. Для этого ее нужно взбудоражить, поставить на ноги, мобилизовать, вооружить. А в этом методе есть свои опасности. Пользуясь фашизмом, буржуазия боится его. Пилсудский вынужден был в мае 1926 года спасать буржуазное общество посредством переворота, направленного против традиционных партий польской буржуазии. Дело зашло так далеко, что официальный вождь польской компартии, Варский, перешедший от Розы Люксембург не к Ленину, а к Сталину, принял переворот Пилсудского за путь к «революционно-демократической диктатуре» и призвал рабочих к поддержке Пилсудского.
На заседании польской комиссии Исполнительного комитета Коминтерна, 2-го июля 1926 года, автор этих строк говорил по поводу событий в Польше:
«Оцененный в совокупности своей переворот Пилсудского является мелко-буржуазным, «плебейским» способом разрешения неотложных задач разрушающегося и падающего капиталистического общества. Здесь уже прямое сближение с итальянским фашизмом.
«Оба эти течения имеют несомненно общие черты: ударная армия их вербуется, прежде всего, в среде мелкой буржуазии; и Пилсудский, и Муссолини действовали вне-парламентскими, открыто насильственными способами, методами гражданской войны; оба они стремились не ниспровергнуть буржуазное общество, а, наоборот, спасти его. Подняв на ноги мелко-буржуазную массу, они, по приходе к власти, открыто объединились с крупной буржуазией. Тут невольно напрашивается историческое обобщение, для которого надо вспомнить определение, данное Марксом якобинизму, как плебейскому способу расправы с феодальными врагами буржуазии… Это было в эпоху подъема буржуазии. Сейчас приходится сказать, что в эпоху упадка буржуазного общества буржуазия снова нуждается в «плебейском» способе решения своих задач, уже не прогрессивных, а насквозь реакционных. И в этом смысле в фашизме есть реакционная карикатура на якобинизм…
«Падающая буржуазия не способна удерживаться у власти методами и способами ею же построенного парламентского государства, ей нужен фашизм, как орудие самообороны, по крайней мере, в наиболее критические моменты. Но буржуазия не любит «плебейского» способа разрешения своих задач. Она относилась крайне враждебно к якобинизму, расчищавшему кровью пути развития буржуазного общества. Фашисты неизмеримо ближе падающей буржуазии, чем якобинцы — буржуазии поднимающейся. Но солидная буржуазия не любит и фашистского способа разрешения своих задач, ибо потрясения, хотя бы и в интересах буржуазного общества, связаны с опасностями для него. Отсюда антагонизм между фашизмом и традиционными партиями буржуазии…
«Крупная буржуазия не любит фашистских методов, как человек с больной челюстью не любит, когда ему рвут зубы. Солидные круги буржуазного общества с ненавистью глядели на упражнения дантиста Пилсудского, но, в конце концов, подчинились неизбежному, правда, с угрозами, торгами и переторжками. И вот вчерашний идол мелкой буржуазии превращается в жандарма при капитале».
Этой попытке наметить историческое место фашизма, как политической смены социал-демократии, противопоставлена была официальным руководством теория «социал-фашизма». На первых порах она могла казаться претенциозной и крикливой, но невинной, глупостью. Дальнейшие события показали, какое гибельное влияние сталинская теория получила на все развитие Коммунистического Интернационала*.
* Скрыв цитированную выше речь от партии и Коминтерна, сталинская пресса подняла, однако, против нее одну из своих обычных кампаний. Мануильский писал, что я осмеливаюсь «отождествлять» фашистов с якобинцами, которые-де являлись нашими революционными предками. Последнее более или менее верно. К сожалению, у этих предков оказывается немало потомков, неспособных шевелить мозгами. Отголоски старого спора можно найти и в новейших произведениях Мюнценберга против троцкизма. Пройдем, однако, мимо!
* * *
Вытекает ли из исторических ролей якобинизма, демократии и фашизма, что мелкая буржуазия обречена до конца дней своих оставаться орудием в руках капитала? если б дело обстояло так, то самая диктатура пролетариата была бы невозможна в ряде стран, где мелкая буржуазия составляет большинство нации, и оказалась бы крайне затруднена в других странах, где мелкая буржуазия образует внушительное меньшинство. К счастью, дело обстоит не так. Уже опыт парижской Коммуны, по крайней мере, в пределах одного города, затем опыт Октябрьской революции, в неизмеримо больших масштабах пространства и времени, показывают, что союз крупной и мелкой буржуазии не является нерасторжимым. Если мелкая буржуазия неспособна на самостоятельную политику (поэтому и неосуществима, в частности, мелко-буржуазная «демократическая диктатура»), то ей остается еще выбор между буржуазией и пролетариатом.
В эпохи подъема, роста и расцвета капитализма мелкая буржуазия, несмотря на острые вспышки недовольства, в общем достаточно покорно шла в капиталистической упряжке. Ничего другого ей и не оставалось. Но в условиях капиталистического загнивания и экономической безвыходности мелкая буржуазия стремится, пытается, пробует вырваться из-под опеки старых хозяев и руководителей общества. Она вполне способна связать свою судьбу с судьбой пролетариата. Для этого необходимо одно: чтоб мелкая буржуазия поверила в способность пролетариата вывести общество на новую дорогу. Внушить ей такую веру пролетариат может лишь своей силой, уверенностью своих действий, умелым наступлением на врагов, успешностью своей революционной политики.
Но горе, если революционная партия оказывается не на высоте обстановки! Повседневная борьба пролетариата обостряет неустойчивость буржуазного общества. Стачки и политические волнения ухудшают экономическое положение страны. Мелкая буржуазия могла бы временно примириться с возрастающими лишениями, если б она убеждалась на опыте, что пролетариат способен вывести ее на новую дорогу. Но если революционная партия, несмотря на непрерывно обостряющуюся классовую борьбу, снова и снова оказывается неспособна сплотить вокруг себя рабочий класс, мечется, путает, противоречит себе, тогда мелкая буржуазия теряет терпение и в революционных рабочих начинает видеть виновников собственных бедствий. В эту сторону толкают ее мысль все буржуазные партии, в том числе и социал-демократия. Когда же социальный кризис начинает принимать невыносимую остроту, выдвигается особая партия, имеющая своей прямой целью довести мелкую буржуазию до белого каления и направить ее ненависть и отчаяние против пролетариата. Эту историческую функцию выполняет в Германии национал-социализм — широкое течение, идеология которого образуется из всех гнилостных испарений разлагающегося буржуазного общества.
Основная политическая ответственность за рост фашизма лежит, разумеется, на социал-демократии. С империалистической войны работа этой партии сводится к тому, чтоб вытравлять из сознания пролетариата идею самостоятельной политики, внушать ему веру в вечность капитализма и ставить его каждый раз на колени перед разлагающейся буржуазией. Мелкая буржуазия может пойти за рабочим, если увидит в нем нового хозяина. Социал-демократия учит рабочего быть лакеем. За лакеем мелкая буржуазия не пойдет. Политика реформизма начисто отнимает у пролетариата возможность руководить плебейскими массами мелкой буржуазии и тем самым превращает последние в пушечное мясо фашизма.
Политический вопрос, однако, совершенно не исчерпывается для нас ответственностью социал-демократии. С начала войны мы объявили эту партию агентурой империалистской буржуазии в пролетариате. Из этой новой ориентировки революционных марксистов вырос Третий Интернационал. Его задача состояла в том, чтобы объединить пролетариат под знаменем революции и тем самым создать для него возможность руководящего влияния на угнетенные массы мелкой буржуазии города и деревни.
Послевоенный период был в Германии больше, чем где-либо, временем экономической безвыходности и гражданской войны. Международные и внутренние условия одинаково властно толкали страну на путь социализма. Каждый шаг социал-демократии обнаруживал ее опустошенность и бессилие, реакционность ее политики, продажность ее вождей. Какие же еще условия нужны для развития коммунистической партии? Между тем, после первых лет крупных успехов германский коммунизм вступил в полосу метаний, зигзагов, чередования оппортунизма и авантюризма. Центристская бюрократия систематически обессиливала пролетарский авангард, не позволяя ему вести за собой класс. Этим она вырывала у пролетариата в целом возможность вести за собой угнетенные массы мелкой буржуазии. Прямую и непосредственную ответственность перед пролетарским авангардом за рост фашизма несет сталинская бюрократия.
4 августа 1932 г. Принкипо.
Союз социал-демократии с фашизмом или борьба между ними?
Понять взаимоотношение классов в виде раз навсегда готовой схемы дело сравнительно простое. Неизмеримо труднее правильно оценить конкретные отношения классов в каждой данной обстановке.
Крупная немецкая буржуазия сейчас колеблется, — состояние, которое крупная буржуазия, вообще говоря, переживает не часто. Одна часть ее окончательно решила, что фашистский путь неизбежен и хотела бы ускорить операцию. Другая часть надеется справиться с положением при помощи бонапартистской, военно-полицейской диктатуры. Возврата к веймарской «демократии» в этом лагере никто не хочет.
Мелкая буржуазия расколота. Национал-социализм, собравший под своим знаменем подавляющее большинство промежуточных классов, хочет взять в свои руки всю власть. Демократическое крыло мелкой буржуазии, все еще ведущее за собою миллионы рабочих, хотело бы вернуться к демократии эбертовского образца. Пока что оно готово, по крайней мере, пассивно, поддерживать бонапартистскую диктатуру. Расчет социал-демократии таков: под напором наци правительство Папена-Шлейхера вынуждено будет восстановить равновесие путем укрепления своего левого крыла; тем временем смягчится, может быть, кризис; в среде мелкой буржуазии начнется, может быть, «отрезвление»; капитал перестанет, может быть, так бешено нажимать на рабочих, — все снова придет с божьей помощью в порядок.
Бонапартистская клика действительно не хочет полной победы фашизма. Использовать в известных пределах поддержку социал-демократии она весьма не прочь. Но для этого ей нужно «толерировать» рабочие организации, что осуществимо лишь в том случае, если допустить, хотя бы до некоторой степени, легальное существование коммунистической партии. К тому же поддержка социал-демократией военной диктатуры будет неизбежно толкать рабочих в ряды коммунизма. Ища опоры против коричневого чёрта, правительство скоро окажется под ударом красного Вельзевула.
Официальная коммунистическая печать доказывает, что толерирование социал-демократией Брюнинга проложило дорогу Папену, а полу-толерирование Папена приближает пришествие Гитлера. Это совершенно правильно. В этих пределах у нас со сталинцами разногласий нет. Но это и значит, что в эпоху социального кризиса политика реформизма бьет уже не только по массам, но и по нему самому. В этом процессе наступил сейчас критический момент.
Гитлер толерирует Шлейхера. Социал-демократия не сопротивляется Папену. Если б это положение можно было действительно закрепить надолго, то социал-демократия превратилась бы в левое крыло бонапартизма, предоставляя фашизму роль правого крыла. Теоретически, конечно, не исключено, что нынешний небывалый кризис немецкого капитализма не приведет к решительной развязке, т.е. не завершится ни победой пролетариата, ни торжеством фашистской контр-революции. Если компартия будет продолжать свою политику туполобого ультиматизма, спасая социал-демократию от неизбежного развала; если Гитлер не решится в ближайшее время на переворот и тем вызовет неизбежный распад в собственных рядах; если промышленная конъюнктура пойдет вверх, прежде чем Шлейхер успеет опрокинуться, — тогда бонапартистская комбинация из пар. 48 Веймарской конституции, рейхсвера, полуоппозиционной социал-демократии и полуоппозиционного фашизма могла бы, может быть, продержаться (до нового социального толчка, которого, во всяком случае, пришлось бы ждать не долго).
Но до столь счастливого совпадения условий, составляющего предмет мечтаний социал-демократии, пока еще далеко. Оно решительно ничем не обеспечено. В устойчивость и долговечность режима Папена-Шлейхера вряд ли верят и сталинцы. Все говорит за то, что треугольник Вельс-Шлейхер-Гитлер развалится, прежде чем успеет сложиться.
Но может быть его сменит комбинация Гитлер-Вельс? По Сталину, они «близнецы, а не антиподы». Допустим, что социал-демократия, не пугаясь своих рабочих, решилась бы продать свое толерирование Гитлеру. Но фашизм не нуждается в этом товаре: ему нужно не толерирование, а упразднение социал-демократии. Правительство Гитлера может осуществить свою задачу, только подавив сопротивление пролетариата и упразднив все возможные органы такого сопротивления. В этом историческая функция фашизма.
Сталинцы ограничиваются чисто психологической, точнее, моральной оценкой тех трусливых и жадных мелких буржуа, которые руководят социал-демократией. Можно ли, мол, думать, что эти клейменные предатели оторвутся от фашистской буржуазии и противопоставят себя ей?! Такого рода идеалистический метод имеет мало общего с марксизмом, который исходит не из того, что люди думают о себе и чего они хотят, а прежде всего из того, в какие условия они поставлены и как эти условия будут изменяться.
Социал-демократия поддерживает буржуазный режим не ради барышей угольных, железных и иных магнатов, а ради тех барышей, которые она сама имеет, как партия, в лице своего многочисленного и могущественного аппарата. Конечно, фашизм нисколько не угрожает буржуазному режиму, на охране которого стоит социал-демократия. Но фашизм угрожает той роли, которую социал-демократия играет при буржуазном режиме, а значит и тем доходам, которые социал-демократия получает за свою роль. Если сталинцы забывают об этой стороне дела, то сама социал-демократия ни на минуту не упускает из виду той смертельной опасности, которую несет ей — не буржуазии, а именно ей, социал-демократии, — победа фашизма.
Когда мы указывали, около трех лет тому назад, что исходным моментом ближайшего политического кризиса в Австрии и в Германии явится, по всей вероятности, несовместимость социал-демократии и фашизма; когда мы отвергали на этом основании теорию социал-фашизма, которая не вскрывала, а затушевывала надвигающийся конфликт; когда мы предупреждали, что социал-демократия, в том числе и значительная часть ее аппарата, может, ходом вещей, оказаться втянута в борьбу с фашизмом и что это создаст для коммунистической партии благоприятную исходную позицию для дальнейшего наступления, — очень многие коммунисты, — не только наемные чиновники, но и вполне искренние революционеры, — обвиняли нас в… «идеализации» социал-демократии. Оставалось только разводить руками. Нелегко спорить с людьми, мысль которых останавливается там, где для марксиста вопрос только начинается.
В беседах я приводил иногда такой пример: еврейская буржуазия царской России представляла крайне запуганную и деморализованную часть всей российской буржуазии. И все же, поскольку черносотенные погромы, направлявшиеся, главным образом, против еврейской бедноты, задевали и буржуазию, последняя оказывалась вынуждена прибегать к самообороне. Конечно, она и в этой области не проявляла выдающейся храбрости. Но под нависшей над их головами опасностью либеральные еврейские буржуа собирали, например, крупные суммы на вооружение революционных рабочих и студентов. Получалось, таким образом, временное практическое соглашение между наиболее революционными рабочими, готовыми бороться с оружием в руках, и наиболее запуганной буржуазной группой, попавшей в беду.
В прошлом году я писал, что в борьбе с фашизмом коммунисты должны быть готовы заключить практическое соглашение не только с чёртом и его бабушкой, но даже с Гжезинским. Эта фраза обошла всю мировую сталинскую печать: нужно ли лучшее доказательство «социал-фашизма» левой оппозиции? Некоторые товарищи предупреждали меня заранее: «за эту фразу ухватятся». Я отвечал им: «она и написана для того, чтоб за нее ухватились. Пусть хватаются за горячее железо и обжигают себе пальцы. Дураков надо учить».
Ход борьбы привел к тому, что фон-Папен познакомил Гжезинского с тюрьмой. Вытекал ли такой эпизод из теории социал-фашизма и из прогнозов сталинской бюрократии? Нет, целиком им противоречил. Между тем, наша оценка положения заранее охватывала такую возможность и отводила ей определенное место.
Но ведь социал-демократия все же и на этот раз уклонилась от борьбы! — возразит нам сталинец. Да, уклонилась. Кто рассчитывал на то, что социал-демократия, по инициативе своих вождей, самостоятельно выступит на борьбу, притом в таких условиях, когда сама компартия оказалась неспособна к борьбе, тот, разумеется, должен был разочароваться. Мы не надеялись на такие чудеса. Поэтому и «разочароваться» в социал-демократии нам невозможно.
Гжезинский не переродился в революционного тигра, этому мы охотно верим. Однако, есть все же разница между тем положением, когда Гжезинский, сидя в своей крепости, отправлял отряды полиции для охраны «демократии» от революционных рабочих, и тем положением, когда бонапартистский спаситель капитализма посадил самого Гжезинского в тюрьму? И должны же мы эту разницу политически учесть и использовать?
Если вернуться к приведенному выше примеру, то не трудно увидеть разницу между еврейским фабрикантом, который дает на чай царским городовым, избивающим стачечников его фабрики, и тем же самым фабрикантом, тайно дающим вчерашним стачечникам деньги на приобретение оружия против погромщиков. Буржуа один и тот же. Но из различия обстановки вытекает различие поведения. Большевики руководили стачкой против фабриканта. Они брали затем у того же фабриканта деньги на борьбу с погромами. Это не помешало, конечно, рабочим, когда пришел час, направить свое оружие против буржуазии.
Значит ли все сказанное, что социал-демократия, как целое, будет вести борьбу против фашизма? На это мы отвечаем: часть социал-демократических чиновников несомненно перебежит к фашистам; значительная часть спрячется в час опасности под кровать. И рабочая масса далеко не вся будет сражаться. Предугадать заранее, какая часть социал-демократических рабочих, и когда именно, окажется втянута в борьбу и какую часть аппарата она увлечет за собой, совершенно невозможно. Это зависит от многих обстоятельств, в том числе и от образа действий компартии. Политика единого фронта имеет задачей отделять тех, которые хотят бороться, от тех, которые не хотят; толкать вперед тех, которые колеблются; наконец, компрометировать капитулянтских вождей в глазах рабочих, повышая тем самым боеспособность последних.
Сколько упущено времени — бесцельно, бессмысленно и постыдно! Сколько можно было сделать хотя бы только за последние два года! Ведь было совершенно ясно заранее, что монополистский капитал и его фашистская армия будут кулаками и дубинами гнать социал-демократию на путь оппозиции и самообороны. Нужно было это предвидение обнаружить на деле перед лицом всего рабочего класса, взяв на себя инициативу единого фронта и не выпуская этой инициативы из рук на каждом новом этапе. Не нужно было ни крику, ни визгу. Можно было уверенно играть наверняка. Достаточно было ясно и точно формулировать неизбежность каждого следующего хода врагов и выдвигать практическую программу единого фронта, без преувеличений и запросов, но и без слабости и попустительства. Как высоко стояла бы сейчас германская компартия, если б она усвоила азбуку ленинской политики и применяла ее с необходимой выдержкой!
Принкипо, 9 августа 1932 г.
Из архива
Томский о выносливости индийских слонов
20 января 1926 года, в дни наибольшего обострения борьбы право-центристского блока с зиновьевской оппозицией, Томский говорил на Путиловском заводе:
«Партия понимает учение Владимира Ильича, понимает, что главная опасность в расколе. Эту опасность видел и Владимир Ильич, это была его последняя думка, зовущая работников ЦК и ЦКК смотреть, невзирая на лица, за тем, чтобы разногласия (?) и раскола не допускать. Если кто-либо ошибся, надо осудить. Не надо распинать, не надо отсекать, как хотели это сделать с Троцким. Но сделайте хотя бы одну четверть того, что было сделано с Троцким. Ведь то, что было сделано с Троцким, ведь этого не вынес бы даже индийский слон!»…
Выполняя в то время поручения Сталина, Томский пытался застраховать себя, установив черту, дальше которой нельзя идти в травле: в качестве стандарта намечалась выносливость индийского слона. Критерий оказался у Томского слишком примитивным. В революционной политике выносливость определяется прежде всего значительностью и правильностью идей, представляемых данным лицом или данной группой. Исторический опыт показывает, что подлинные революционеры, опирающиеся на научную доктрину, способны, в борьбе с врагами и враждебными течениями, оставлять далеко позади все рекорды выносливости, установленные самыми толстокожими индийскими слонами.
Сталин в эпоху «тройки»
В период XII съезда партии, когда «тройка» (Сталин, Зиновьев, Каменев) впервые открыто выступила на арену, в качестве ядра «старой ленинской гвардии», в борьбе против Троцкого, Сталин следующими прочувствованными словами защищал нерасторжимость ленинского ядра:
«Я не могу, товарищи, пройти мимо той выходки тов. Осинского, которую он допустил… в отношении тов. Зиновьева. Он похвалил тов. Сталина, похвалил тов. Каменева и лягнул тов. Зиновьева, решив, что пока достаточно отстранить одного, а потом дойдет очередь и до других. Он взял курс на разложение того ядра, которое создалось внутри ЦК за годы работы, с тем, чтобы постепенно, шаг за шагом, разложить все… Если тов. Осинский серьезно думает предпринять такие атаки против того или иного члена нашего ЦК, я должен его предупредить, что он наткнется на сплошную стену, о которую, я боюсь, он расшибет себе голову».
Дальнейший ход событий показал, что «сплошная стена» старой ленинской гвардии оказалась состоящей из полу-социал-демократов, полу-меньшевиков, буржуазных либералов и пр.
Молотов в качестве троцкистского контрабандиста
«Надо высказать это прямо: у партии не было ясности и решимости, каких требовал революционный момент. У нее их не было, потому что ей не хватало определенной установки на социалистическую революцию. Агитация и вся революционная партийная работа в целом не имела прочной основы, ибо мысль не дошла еще до смелых выводов относительно необходимости непосредственной борьбы за социализм и социалистическую революцию».
Так изображает Молотов положение в партии до прибытия Ленина в Россию в апреле 1917 года в немецком издании «Рабочей литературы», № 1 — 2, стр. 36. В этой же статье Молотов говорит:
«Со времени прибытия Ленина в Россию в апреле 1917 года наша партия почувствовала прочную почву под ногами… До этого момента партия лишь слабо и неуверенно нащупывала свою дорогу» (стр. 35).
Цитаты нами приведены в обратном переводе с немецкого языка, так как русского издания статьи у нас нет под руками. Будем очень благодарны, если кто-либо из друзей доставит нам троцкистскую контрабанду Молотова в оригинале.
«Сказки о разногласиях Ленина и Троцкого»
В Примечании к XVI тому сочинений Ленина, вышедшему при жизни автора, говорится:
«Сказки о разногласиях Ленина и Троцкого в период гражданской войны были широко распространены среди буржуазии и обывателей и порой докатывались до деревни, усиленно раздуваемые кулаческим элементом». (Н. Ленин, т. XVI, стр. 505).
Буржуазия, обыватели и кулаческий элемент нашли затем себе преемников и продолжателей, в лице сталинской бюрократии.
Ленин об оклеветании Троцкого
1 марта 1920 года Ленин говорил на Всероссийском съезде трудовых казаков:
«Английские писатели писали, что армия во всем мире разлагается, что если есть во всем мире страна, где армия крепнет, то это Советская Россия. Они пытались оклеветать т. Троцкого и говорили, что это потому, что русскую армию держат в железной дисциплине, которая проводится беспощадными мерами»… (т. XVII, стр. 32).
Английские писатели школы Черчилля не остались, как известно, без последователей и подражателей.
«Демократическая диктатура» и «диктатура демократии»
Известный левый меньшевик Суханов пишет о своей политической позиции в конце мая 1917 года:
«…я лично вполне присоединил свой голос к тем, кто требовал полного устранения буржуазии от власти; и я стал усиленно оперировать с термином диктатуры демократии».
23 марта 1919 г. Ленин писал на ту же тему:
«У нас иногда пытаются придать этим словам нечто как будто более «крепкое», когда говорят — «диктатура демократии». Это уже совершенная бессмыслица. Мы из истории прекрасно знаем, что диктатура демократической буржуазии обозначала ни что иное, как расправу с восставшими рабочими» («Соч.», т. XVI, стр. 141).
Все это не помешало «демократической диктатуре» попасть в программу Коминтерна, в качестве сверхклассового государства.
Ленин о партийной демократии, дисциплине и единстве
Большевики-ленинцы отстаивают демократию во всех пролетарских организациях. Но совершенно очевидно, что объем демократии и ее методы будут различаться не только в зависимости от общих объективных условий, но и, прежде всего, от характера самих организаций пролетариата. Демократия профессионального союза должна иметь неизмеримо более широкую базу, чем демократия партии, которая заранее ограничена определенной программой, тактикой и политической традицией. В свою очередь, демократия партии окажется по необходимости шире, чем демократия фракции.
3 июля 1909 года Ленин писал:
«Большевизм представлен у нас большевистской фракцией партии, фракция же не есть партия. Партия может заключать целую гамму оттенков, из которых крайние могут даже резко противоречить друг другу. В германской партии рядом с ярко-революционным крылом Каутского* мы видели архи-ревизионистское крыло Бернштейна. Не то — фракция. В партии — фракция есть группа единомышленников, составившаяся с целью влиять прежде всего на партию в определенном направлении, с целью проводить в партии в возможно более чистом виде свои принципы». («Соч.», т. XI, ч. I, стр. 282).
* Отметим, кстати: в своей «исторической» (по невежеству) статье Сталин уверял, будто Ленин с 1903 г. требовал раскола с каутскианцами. На самом деле Ленин в июле 1909 г. пишет о «ярко-революционном крыле Каутского». Роза Люксембург находилась уже в это время в острой борьбе с Каутским.
Эту важную мысль, встречающуюся у Ленина не раз, левой оппозиции необходимо особенно серьезно продумать и тщательно усвоить.
Как Ленин представлял себе нормальные отношения между ЦК и местными организациями партии, об этом не плохо свидетельствует письмо Ленина от 6 июня 1917 г. петроградскому комитету:
«Если у вас есть, товарищи, веские и серьезные основания не доверять Центральному комитету, — скажите это прямо, это долг всякого члена нашей демократически организованной партии, и тогда обязанностью Центрального комитета нашей партии будет особо обсудить ваше недоверие, доложить о нем съезду партии, вступить в особые переговоры для устранения этого печального недоверия местной организации к Центральному Комитету». (Первый легальный ПК, протоколы, стр. 129).
25 января 1921 года Ленин писал:
«Но если есть коренные и глубокие разногласия, — могут сказать нам, — разве они не оправдывают даже самых резких и фракционных выступлений? Если надо сказать новое и непонятное, не оправдывает ли это иногда даже раскола? Конечно, оправдывает, если разногласия действительно крайне глубоки, и если исправления неправильного направления политики партии или рабочего класса нельзя достигнуть иначе». («Соч.», том XVIII, ч. I, стр. 47).
Теория и практика Ленина не имеют, как видим, ничего общего, с тем дисциплинарным кретинизмом, который насажден в ВКП и Коминтерне сталинским аппаратом.
Х. Г. Раковский
В Примечаниях к сочинениям Ленина, именно к XVII тому, вышедшему еще при жизни автора, дается следующая краткая характеристика Раковского:
«Раковский Х. — деятель румынского с.-д. движения, участник Циммервальда и Кинталя, член «циммервальдской левой». Во время войны, заключенный румынским правительством в тюрьму за интернационалистскую пропаганду, Р. был освобожден революционными русскими войсками в 1917 году и с тех пор работает в России, занимая пост председателя Совета народных комиссаров Украинской Советской Соц. Республики. Член ЦК коммунистической партии Украины и ЦК РКП. Один из основателей и выдающихся деятелей III Интернационала». («Соч.» Ленина, т. XVII, стр. 448).
Ленин о Свердлове и Сталине
В траурной речи, посвященной Свердлову, Ленин, не допускавший хвалебных преувеличений и относительно мертвых, говорил 18 марта 1919 года:
«Если руководящие группы (партии) могли так твердо и единодушно разрешать труднейшие вопросы, то только потому, что выдающееся место среди них занимал такой исключительно талантливый организатор, как Яков Михайлович, соединявший в себе знание личного состава партии, чутье практика и непререкаемый авторитет.
«Та работа, которую он делал один, теперь будет под силу целым группам людей, которые, идя по его стопам, будут продолжать его дело».
Ленин видел в Свердлове организатора, как и в Сталине. Тем поучительнее сопоставить характеристику Свердлова с позднейшими характеристиками Сталина.
Из отзыва Ленина о Свердлове, — а этот отзыв повторялся у него несколько раз, — совершенно очевидно, что работа руководящего партийного организатора была в предшествовавший период в руках Свердлова, а не Сталина. Что касается будущего, то Ленин считал, что Свердлова может заменить не лицо, а только коллектив, в виде организационного бюро. Верный своей оценке людей и обстоятельств Ленин в марте 1921 года высказывался решительно против назначения Сталина генеральным секретарем («этот повар будет готовить только острые блюда»), а в январе 1923 г., в так наз. «Завещании», рекомендовал снять Сталина с поста генерального секретаря.
Ленин о Конгрессе против войны «Мне кажется, что если у нас будет на Гаагской конференции несколько человек, способных на том или другом языке сказать речь против войны, то всего важнее будет опровергнуть мнение о том, будто присутствующие являются противниками войны, будто они понимают, как война может и должна надвинуться на них в самый неожиданный момент, будто они сколько-нибудь сознают способ борьбы против войны, будто они сколько-нибудь в состоянии предпринять разумный и достигающий цели путь борьбы против войны». (Ленин. «Заметки по вопросу о задачах нашей делегации в Гааге». 4 декабря 1922 г., т. XX, ч. II, стр. 530). |
Еще раз о Днепрострое и граммофоне
Мы уже приводили в Бюллетене покаянное заявление бывшего оппозиционера С. Горского, который задним числом обвинил Троцкого в отождествлении Днепростроя с… граммофоном. Тогда же мы разъяснили ошибку увлекшегося покаянца: он подкинул Троцкому слова Сталина. Нам пришлось в № 19 Бюллетеня цитировать этот интереснейший политический эпизод по памяти. Недавно мы в архиве нашли точные документы. Вот что буквально сказал Сталин на пленуме ЦК в апреле 1926 года:
«Речь идет … о том, чтобы поставить Днепрострой на свои собственные средства. А средства требуются тут большие, несколько сот миллионов. Как бы нам не попасть в положение того мужика, который, накопив лишнюю копейку, вместо того, чтобы починить плуг и обновить хозяйство, купил граммофон и… прогорел (смех) … Можем ли мы не считаться с решением съезда о том, что наши промышленные планы должны сообразоваться с нашими ресурсами? А между тем тов. Троцкий явно не считается с этим решением съезда».
(Стенограмма Пленума, стр. 110).
Так как Днепрострой является сейчас, и с полным основанием, предметом гордости социалистического строительства, то восстановить этот эпизод в точности по документам мы считали вполне уместным.
Ленин о смычке
В своей известной работе «О продовольственном налоге», законченной 21 апреля 1921 года, Ленин писал:
Правильной политикой пролетариата, осуществляющего свою диктатуру в мелко-крестьянской стране, является обмен хлеба на продукты промышленности, необходимые крестьянину. Только такая продовольственная политика отвечает задачам пролетариата, только она способна укрепить основы социализма и привести к его полной победе». («Соч.», т. XVIII, ч. I, стр. 214).
До тех пор, пока эта задача не разрешена, не только нельзя утверждать, будто мы вступили в социализм, но надо признать, что у нас еще не укреплены самые «основы социализма», его фундамент.
О свободе индивидуального товарооборота
На X съезде, санкционировавшем первые шаги новой экономической политики (НЭП), Ленин говорил в заседании 15 марта 1921 года:
«Должен сказать еще относительно индивидуального товарообмена. Если мы говорим о свободе оборота, то это означает индивидуальный товарообмен, т.е. значит, поощрять кулаков. Как же быть? Не надо закрывать глаза, что замена разверстки налогом означает то, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло. Но не запретительными мерами нужно с этим бороться, а государственным объединением и государственными мерами». («Соч.», т. XVIII, ч. I, стр. 144 — 145).
Мы думаем, что эту цитату, как и многие другие, следовало бы, в виде плаката, повесить в помещении Совнаркома.
В издательстве Бюллетеня Оппозиции вышла книга Л. Д. Троцкого Немецкая революция и сталинская бюрократия |
Хроника международной левой
Левые оппозиционеры на Конгрессе против войны в Амстердаме
Ряд профсоюзных и других непартийных организаций в Греции (профсоюзы плотников, рабочих железобетона, союз инвалидов войны — всего 16 организаций), во Франции, Германии делегировал на амстердамский конгресс левых оппозиционеров. Наши товарищи, представлявшие на конгрессе идеи подлинного революционного интернационализма, с большой энергией и успехом выполнили свою задачу.
Индокитайский оппозиционер тов. Ра выступил с большой речью, часто прерывавшейся аплодисментами. Лишь под конец присутствовавшие на конгрессе аппаратчики пытались сорвать речь нашего товарища. Речь эта, кстати, была исключена из стенографического отчета конгресса. Выступления других оппозиционеров были сорваны, и стенограмма грубо фальсифицирована. Первое (вечернее) заседание конгресса прошло целиком под знаком «троцкизма».
Заявление оппозиции (см. выше стр. 5 — 9) было во многих сотнях экземпляров — на немецком, французском, английском и русском языках — распространено среди делегатов конгресса. Была распространена также специальная листовка, направленная против «Монда», журнала Барбюса, Горького и др.
Левые оппозиционеры голосовали против резолюции конгресса, внеся специальное заявление (по мотивам голосования) в духе непримиримого разоблачения мелко-буржуазного пацифизма. Заявление не было ни оглашено, ни внесено в протоколы.
Тротуар — на всем пути от вокзала до здания заседаний конгресса — был исписан оппозиционными лозунгами (в частности, требование возвращения Троцкого в СССР, освобождения Раковского и др. большевиков-ленинцев из ссылки и т.д.); нельзя было буквально и шагу ступить, не наткнувшись на лозунги оппозиции.
Левым оппозиционерам удалось успешно использовать конгресс для защиты ленинских идей.
Бельгия
За последние недели бельгийская левая оппозиция сделала большой шаг вперед. Орган нашей братской секции «La Voix Communiste», созданный исключительно на пролетарские гроши, превращен в еженедельник; тираж его с 1200 поднялся на 5000; организация очень окрепла и растет.
Успехом своим бельгийские оппозиционеры обязаны длительной подготовительной работе на основе правильной политической линии и мужественному революционному действию во время стачки горняков.
Неутомимая борьба против предательской политики реформистов и сектантской, лишь помогавшей реформистам, политики бельгийских сталинцев дала бельгийским оппозиционерам доверие и поддержку бастующих рабочих. Наши товарищи возглавили стачечные комитеты, созданные под знаком единого пролетарского фронта (они объединили рабочих реформистских и красных профсоюзов и неорганизованных рабочих). Таким образом с самого момента возникновения стачки руководство ею во всей обширной области Шарлеруа целиком перешло в руки левой оппозиции. В специальных листовках и плакатах, в своем органе бельгийские оппозиционеры повели и ведут дальше борьбу за расширение стачки, против компромиссов и предательства реформистских вождей, изо всей силы стремящихся подставить движению ножку. Наш товарищ Лезуаль вывел на улицу 5000 рабочих. Буржуазия ответила репрессиями. Пять бельгийских большевиков-ленинцев, т. т. Лезуаль, Хюэт, Вандерборг, Хенэн и Лёбрэн были арестованы и уже почти два месяца, до сего дня, находятся в тюрьме. Им приписывается участие в «заговоре».
Все это не помешало сталинцам поднять кампанию грязной клеветы против левой оппозиции. Бельгийские и французские сталинские листки в один голос с московской «Правдой» кричали о «контр-революционности» левой оппозиции. Бельгийские большевики без всяких комментариев печатали в своем органе столбцы сталинской клеветы: «пусть судят сами рабочие». Кампания клеветы еще теснее закрепила связь оппозиции с массой бастующих. На одном из митингов бастующих горняков, в ответ на протесты нашего товарища против клеветы, один из представителей официальной партии предложил собранию встать, приветствуя этим революционное мужество левых оппозиционеров. Собрание с воодушевлением приветствовало наших товарищей.
От продажных сталинских писак не отстают и реформистские листки, обвиняющие оппозиционеров «в невыполнении долга» (!!). Письма протеста, организованных в реформистские профсоюзы рабочих не были напечатаны. В ле-Хэ возмущенные рабочие сложили клеветнические листки в кучу и на улице публично сожгли их.
Греция
Последние месяцы прошли в Греции под знаком большого оживления рабочего движения. Греческий пролетариат провел 12 стачек; стачечное движение расширяется. В этом движении активную роль играют греческие большевики-ленинцы, непосредственно руководящие рядом стачек. Очень большую работу развили солдатские ячейки левой оппозиции. Против привлечения войск к подавлению забастовочного движения наши товарищи выпустили листовку к солдатам. Листовка призывала солдат к неподчинению и вооруженному выступлению в случае попыток направить их против рабочего движения. Распространенная в Салониках, Афинах, Каламе и др. местах листовка была принята солдатами с воодушевлением.
В Афинах, Салониках, Волосе, Агрипионе прошла волна арестов. В Гасани пять товарищей приговорены судом к 31⁄2 годам тюрьмы и 21⁄2 ссылки.
Во время демонстрации больных рабочих в Афинах погиб председатель организации туберкулезно-больных т. Сохоракис. Он умер от ран, нанесенных ему во время демонстрации полицией. При похоронах т. Сохоракиса — запрещенных полицией — произошли серьезные столкновения между греческими оппозиционерами, поддержанными членами официальной партии, с одной стороны, и полицией с другой. Много товарищей было ранено, сто человек арестовано, многие из них уже приговорены к тюремному заключению.
Греческая левая оппозиция провела серьезную критическую и разъяснительную работу в связи с конгрессом против войны.
Съезд организации увечных участников войны делегировал Л. Д. Троцкого и Х. Г. Раковского на амстердамский конгресс против войны.
Орган греческой левой оппозиции «Классовая борьба» выходит теперь три раза в неделю. Специальный орган для работниц выходит ежемесячно.
Германия
За последнее время немецкая левая оппозиция сделала хотя скромный, но несомненный шаг вперед. Орган немецкой оппозиции «Перманентная революция», выходивший сперва ежемесячно, затем два раза в месяц, превращен в еженедельник. Один номер «Перманентной революции» (от 23 июля) был конфискован полицией. Тираж газеты вырос больше, чем вдвое.
Организация выросла в два с половиной раза. Наряду с прежними группами (Берлин, Гамбург, Лейпциг, Кенигсберг и др.) созданы новые группы во Франкфурте н/М. (перешла к нашей организации вся группа Ленинбунда: 25 товарищей), Кельне, Дрездене, Магдебурге, Бауцене, Бойтене, Гальберштадте, Ринтельне, Гельзенкирхене, Золингене, Кайзерслаутерне и др.
Общий тираж брошюр Л. Д. Троцкого на немецком языке достиг 70 000 экземпляров.
Немецкие оппозиционеры принимали активное участие в выборных кампаниях (распространение листовок оппозиции, писание лозунгов оппозиции на стенах, мостах и пр., активное участие на рабочих собраниях, организация открытых собраний и т.д.).
Испания
Испанская левая оппозиция работает в условиях все усиливающихся репрессий буржуазии. Еженедельник испанских оппозиционеров «Совет» систематически конфискуется полицией. Первый номер «Молодого Спартаковца» — органа молодежи — был также, за обращение к солдатам, конфискован полицией. В Мадриде т. т. Лакруа и Фернандец в течение нескольких недель находились в тюрьме; аресты были и в Эстрамадуре, Севилье, Барселоне.
В связи с контр-революционным переворотом Саньюро, наши товарищи выпустили боевую листовку, распространенную в тысячах экземпляров в Барселоне и др. центрах. Организованный в Барселоне митинг под открытым небом, на котором выступал т. Нин, прошел с большим успехом. При организации демонстраций арестованы т. т. Ферзен, Амадео Раблес, находящиеся сейчас в тюрьме.
Польша
В процессе образования находится левая оппозиция в Польше. В Брюсселе вышел первый номер «Пролетариата», нелегальной газеты оппозиции на польском языке. Первая брошюра Л. Д. Троцкого о Германии, вышедшая в 3-тысячном тираже, разошлась в течение нескольких недель. Вышло второе издание. На днях выходят новые брошюры Троцкого и Ленина. Уже сейчас польская оппозиция насчитывает около 80 единомышленников, основное ядро которых составляют старые партийные работники с большим революционным стажем. (Подробно смотреть выше — письмо Л. Т., стр. 18 — 19).
Англия
В Англии окончательно оформилась оппозиционная группа. До сих пор большинство оппозиционеров были членами партии и ее активными работниками. Несколько недель тому назад английский товарищ Паркис обратился к одному из руководителей английской компартии с открытым письмом, выдержанным в ярко-оппозиционном духе. Т. Паркис — и вместе с ним т. т. Гровс и Викс — были исключены из партии.
В группе Валхам (Лондон) английские оппозиционеры провели на партийном собрании резолюцию (28 голосами против 1), поддерживающую точку зрения оппозиции, изложенную в декларации к Амстердамскому конгрессу. Эта резолюция была напечатана в центральном органе английской компартии. После ряда неудачных попыток заставить товарищей отказаться от их резолюции, аппарат объявил всю группу Валхам распущенной. За исключением двух, все исключенные примкнули к левой оппозиции. Большинство их является членами партии со стажем от шести до одиннадцати лет. Исключенные товарищи выпустили политическую декларацию. Эта декларация, как и письмо т. Паркиса и заявление левой оппозиции к конгрессу против войны, были распространены в большом количестве экземпляров среди членов партии.
Вышел первый номер Бюллетеня английской левой оппозиции «The Communist». На днях выходит № 2. Английские товарищи, как и все секции международной левой, поставили в центре своей агитационно-пропагандистской работы проблемы немецкой революции.
Французская оппозиционная Лига ведет энергичную кампанию по вопросу о судьбах Германской революции. Под давлением этой кампании аппарат официальной партии, предпочитавший отмалчиваться, вынужден был созвать в Париже (Бюлье) митинг, посвященный положению в Германии. Французские оппозиционеры присутствовали на этом митинге с тем, чтобы в прениях защитить точку зрения левой оппозиции. Нашим товарищам не только не дали слова, но по приказу Семара: «выкиньте их вон!» — они были избиты отборной погромной бригадой бюрократов. Некоторые товарищи были настолько изранены, что им пришлось несколько дней лежать и прибегнуть к медицинской помощи (см. выше статью «Усилим наступление!»).
Такую же кампанию ведет Американская оппозиционная Лига через свою прессу и специальные митинги; ею выпущена, кроме того, посвященная Германии специальная листовка в 32.000 экземпляров. Как и во Франции, американские сталинцы применили на митинге методы физической расправы над левыми оппозиционерами.
Один из руководящих работников официальной партии обратился с письмом ко всем членам партии, разоблачающим ложную политику сталинцев с точки зрения левой оппозиции.
Болгарская левая оппозиция издает живой и боевой еженедельник «Освобождение».
Брошюры Л. Д. Троцкого, посвященные Германии, переведены и будут изданы на венгерском языке. Они уже вышли на немецком, русском, английском, французском, испанском, польском и др. языках.
Почтовый ящик
Ал., Р-р и др. — Мы, действительно, совершили упущение, не сообщив в свое время об исходе процесса Л. Д. Троцкого с дрезденским издательством Шумана. Высшая судебная инстанция назначила экспертом декана исторического факультета в Лейпциге, профессора О. Е. Брауна, бывшего профессора (одно время — ректора) петроградского университета. Эксперту поставлены были вопросы: есть ли в Мемуарах Керенского «объективная клевета»? если есть, в какой мере она затрагивает Троцкого? Эксперт, кстати сказать — русский кадет и почитатель Милюкова, представил обширный доклад, политически насквозь враждебный большевикам, но увенчивающийся выводом: говорить о связи Ленина, Троцкого и др. с правительством Гогенцоллерна есть заведомая клевета, ибо люди, которые в течение десятков лет боролись за свои хотя бы и ложные идеалы и пр. и пр. Суд в высшей инстанции стал на точку зрения эксперта и постановил: Троцкого от обязательств по договору освободить; все издержки по процессу возложить на Шумана.
Таким образом издательству не помогли ни поддержка Керенского, ни внезапный «заказ» Сталина. Судебные издержки, вызванные официально признанной клеветой Керенского, уплачены, очевидно, из щедрого заказа Сталина. Подробное изложение этого процесса надо бы ввести в политические хрестоматии для воспитания молодежи. Когда-нибудь это будет сделано.
Лап-у. Получены № № 10 (?) и 11.
Бор-у. Вы написали по неправильному адресу.